Кир Булычев - Сборник научной фантастики. Выпуск 36

– Тем хуже. Значит, вдобавок у вас еще и склеротический мозг. Я просто не понимаю, как можно расчеты политических и военных акций поручать пьющим склеротикам!

– Замолчите, вы, – зашипел Геллер и, налив подряд еще две рюмки, выпил их залпом.

Вдоль реки над головой то и дело проносились электровозы, обдавая прохожих горячим зловонием. Внизу и вверху сигналили автомобили. Был влажный бесцветный осенний день.

– Тебе нравится у нас? – спросил Эрнест Холл.

– У вас, как и у нас, – невозмутимо ответил Леонор.

– Я никогда не был в Европе, но мне рассказывали, что там очень красиво. Во всяком случае там еще не научились загаживать города, как у нас.

Леонор поднял воротник плаща.

– Ты, Эрнест, говоришь так, будто Европа тебя и впрямь интересует.

– А тебя?

Снова над головой пронесся поезд. Леонор на мгновенье остановился и посмотрел ему вслед.

– Двигатель дрянь, – сказал он.

– Это всем известно, – перебил его Эрнест. – Так как же насчет Европы?

– А какая разница! Я вспоминаю наш маленький городок, директора Штиммера и нашу гимназию. Смешно, право!…

– Смешно? Послушай, почему ты корчишь из себя этакую бесстрастную скотину? Ведь это довольно противно.

Леонор остановился и пристально посмотрел на своего спутника.

– Холл, если ты действительно хочешь, чтобы мы дружили, давай не будем болтать о чепухе. В конечном счете, если судить по вашим стандартам, я веду себя отлично.

Они спустились с моста и пошли по набережной. Теперь было хорошо видно, какой грязной была вода в реке.

– В Америке был такой ученый, Ленгмьюр. Он первый доказал, что пленки масла на воде – это мономолекулярные пленки.

– Ну и что же? – с нескрываемым раздражением спросил Холл.

– Мы слишком мало знаем о мономолекулярных слоях. Мне кажется, что будущая теория материи должна представлять себе атомы и атомные частицы как разбухающие пленки, которые построены из частиц первоматерии.

Холл вдруг остановился и взял Леонора за руку.

– Послушай, дружище. У тебя когда-нибудь появляется чувство неудовлетворенности от того, что ты живешь и работаешь у нас? Тебя не тянет на родину?

Леонор улыбнулся.

– Нет.

– А у тебя не осталась там, в Германии, ну, скажем, любимая девушка?

– А что это такое?

Холл энергично сплюнул.

– Не притворяйся дураком. Ты, парень, знай, что мы, американцы, можем шутить до поры до времени.

Леонор облокотился на гранитные перила.

– Мы американцы, мы европейцы, мы негры… Честное слово, Эрнест, я просто не понимаю, для чего все это говорится. Я не имею никакого представления о любви, и следовательно, никакой девушки у меня в принципе быть не может.

– Ты врешь!

– Я?

– Да, ты.

– Но, Эрнест…

– Леонор. До сих пор я знал тебя как умного парня. Никто никогда не сможет по достоинству оценить все то, что ты сделал для нашей фирмы. Я могу сказать тебе откровенно, что твои работы наши ребята изучают как какой-то особый курс. Это нас заставляет делать Геллер. Но… Но когда я увидел вчера девушку из Европы…

– Девушку из Европы? – спросил Леонор.

– Да. Ее имя Эльза. Она из твоего города, а ее отец совладелец фирмы, в которой мы работаем. Так вот, эта Эльза сказала, что она будет тебя презирать, если ты будешь продолжать свою деятельность у Геллера.

Некоторое время Леонор непонимающе смотрел на Холла, а после начал смеяться, все громче и громче, пока его смех не разнесся по всей набережной. Леонор, извиваясь от смеха, показывал пальцем на Эрнеста Холла и что-то говорил по-немецки. У американского парня задергались скулы. Ему вдруг показалось, что Леонор сошел с ума.

Он стоял долго и ждал, пока его приятель насмеется вдоволь. А когда тот умолк, Эрнест, ничего не спрашивая, зашагал вперед.

Только после того, как они оказались на широкой, ярко освещенной улице, Холл, как бы размышляя вслух, пробормотал:

– Кажется, итальянец по имени Ламброза заметил, что гениальность – явление такое же патологическое, как и сумасшествие…

– Совершенно верно, это сказал Ламброза, – подтвердил Леонор. – Я вспомнил эту девушку, Эльзу… Ты знаешь, перед моим отъездом из Германии она сказала, что любит меня.

Холл резко остановился.

– Ну а ты?

– Я? Ничего. Пожал плечами.

Леонор хихикнул, но Эрнест подошел к нему вплотную и схватил за борт пиджака.

– Вот что. Если ты не перестанешь корчить из себя робота в человеческом обличье, я размозжу тебе голову. Понятно?

– Понятно. Я очень от тебя устал, Эрнест. Иди своей дорогой, а я пойду своей. Мы никогда не поймем друг друга. Никогда. Прощай.

Леонор пересек улицу, оставив американского парня на перекрестке.

А вот и здание атомного центра. Было уже очень поздно, и Леонору показалось странным, что возле высокой каменной ограды стояли какие-то люди. Их было немного, всего человек пятнадцать – двадцать, но держались они группой, а в середине кто-то поднимал фанерный щит, на котором было написано "Свободу от атомной опасности!"

Леонор хотел было пройти мимо, прямо к воротам проходной, но его вдруг окружили плотным кольцом.

– Вы отсюда? – спросил кто-то.

– Зачем вы работаете здесь?

– Какое ваше дело, где я работаю.

– И вас не мучают угрызения совести?

– Это когда убивают людей и считают, что так и нужно.

– Я никого не убивал и не собираюсь убивать.

– Но вы работаете здесь. Значит, вы содействуете тем, кто намеревается совершить убийство.

Леонор вышел из круга, остановился и произнес усталым голосом:

– Вот что, ребята. Если бы таких, как я, было много, никогда никаких убийств не было бы. Не было бы ненависти и алчности, необузданных страстей и страха, кровожадности и безумия. Это они порождают все ваши несчастья. Ваши любовь, страсть, тщеславие, страх, борьба за существование, инстинкт размножения и жажда наживы – вот причина ваших войн и кровопролитий. Прежде чем стать свободным от атомной опасности, вы должны освободиться от своих пороков. Боюсь, что это вам не удастся. Вряд ли ваша фанера с лозунгом поможет. Спокойной ночи. Стоять ночью перед стеной просто глупо. Идите отдыхать.

Леонор вошел в ворота, а толпа людей проводила его полными ненависти и презрения взглядами. Леонор всю ночь напролет рассчитывал новый тип взрывного устройства для нуклоновой бомбы нового типа.

– Как он до этого додумался? Как? – снова и снова спрашивал себя Эдвард Геллер, нервно шагая из угла в угол своего кабинета. Большие стенные часы пробили два часа, и одновременно на его письменном столе зазвонил телефон.