Андрей Щупов - Привет с того света

А русские войска между тем, следуя директивам Вейротера, и впрямь теснили правый фланг французов, намереваясь отрезать Наполеона от Вены. Пушечная канонада заметно усилилась.

— Кажется, началось. Это корпус Сульта, — пояснил Дювуа.

Битва разгоралась. Лично примчавшись на Праценские высоты, Александр Первый в приказном порядке велел медлящему Кутузову выступать. Возражений царь не услышал, и русские тронулись вперед, покинув выгодную позицию. Роковая минута приближалась. Как и Макс с Дювуа, со своего холма внимательно следил за перипетиями сражения император Франции. Противник сделал ошибку; и Наполеон тотчас ею воспользовался. Грозно ударили барабаны, и на армию союзников стремительным маршем ринулись главные силы под командованием маршала Сульта. Оглушительно загрохотали орудия. Удар был сокрушительным. Рассеченная надвое, союзная армия встала. С левого фланга ее атаковала кавалерия Мюрата, против Багратиона двинул свой корпус маршал Ланн. Даву, до сих пор имитировавший отступление, дал приказ о контратаке. Заведенным в болото войскам ничего не оставалось, как принять на себя удар. Буксгеведен понял, что надо отступать. Но отступать было уже некуда. Положение союзной армии становилось катастрофическим. Солдаты обратились в бегство. Единственный мост через реку Литаву рухнул под тяжестью отступающих. По отходящим в беспорядке колоннам била и била артиллерия Наполеона. Грохот не смолкал ни на минуту. Кричали раненые, кричали атакующие, кричали отступающие. Максу показалось, что это не крик, а дьявольский утробный хохот. Ему стало страшно. Смерть плясала на тысячах человеческих тел, потирая костлявые руки, глотая капающую с клыков слюну. Макс явственно почувствовал сладковатый, вызывающий тошноту запах. Так пахло иной раз в лазаретах после прибытия новой партии раненых. Скорее всего это была игра воображения, и все же Макс Дюрпан поспешил отвернуться.

— Это не война, это… какая-то бойня! Дювуа хрипло откашлялся.

— Именно так Аустерлицкое сражение и назвали впоследствии.

— И ты мечтал ЭТО увидеть? Дювуа промолчал. Лицо его было бледным, глаза смотрели отрешенно.

Савари был далеко, и Талейран внезапно ощутил свою полную беспомощность. Неизвестность томила его. Сведений о сражении под Аустерлицем он еще не имел. Победа, разгром — гонец мог доставить любое известие. Непонятное творилось и здесь. Верный Бушотт осмелился даже разбудить министра, чтобы сообщить о непредвиденном: «Чужаки ушли с верфи». Вторая новость касалась сенатора Клемана: его замок вновь посетили незваные гости. Более дюжины часовых оказалось связанными, троим или четверым поломали кости. Но никто из них не мог сообщить ничего вразумительного. Нападающих не сумели разглядеть, настолько быстро все произошло. Но это полбеды; худшее заключалось в том, что и сенатор не в состоянии был что-либо объяснить. Его нашли в постели абсолютно голым, лежащим в обнимку с бесчувственным солдатом, и об этом тоже уже болтали невольные свидетели, вынуждая сенатора раскошеливаться и затыкать им рты. Сейчас, с повязанной головой, Клеман метался по залу, скрежеща зубами и бурча невнятные угрозы. Талейран находился здесь же.

— Мы перехватили их письмо, — бесцветным голосом сообщил он. — Это неизвестный нам шифр. Мои люди работают над ним, но пока безуспешно.

— Клянусь чем угодно, это они побывали здесь! — Клеман затряс сухоньким кулачком.

— Зачем им это было нужно?

— Господи! Если бы я знал!..

Министр подумал, что он зря примчался сюда. От Клемана не было никакого проку. Следовало принимать меры самостоятельно, но этой самой самостоятельности он сейчас страшился более всего.

— А если что-то стряслось ТАМ, с НИМ? Клеман невидяще взглянул на министра, дрожащей рукой потянулся к голове.

— Черт! Какая боль!.. Мне дали какой-то гадости, что-то спрашивали…

— Спрашивали?

— Я не помню. Все было как в тумане. Талейран поднялся.

— Что ж… Видимо, пришел черед действовать. — Он поджал тонкие бесцветные губы. — Всю эту команду — а вы помните наш прошлый разговор, — так вот, всю эту команду надо уничтожить. В самое кратчайшее время.

Рыхлые щеки Клемана затряслись.

— А вы не боитесь…

— Нет. И причины моего бесстрашия я уже имел честь излагать. Ни я, ни вы их не интересуем.

— Но если их разозлить… Вы же видели, что они сделали с моими людьми. Они достанут и вас, и самого императора. Если захотят…

— Вот именно — если захотят. — Талейран улыбнулся. — Но они этого не захотят. И пока они разъединены расстоянием, мы имеем реальный шанс расправиться с ними. Вы хорошо меня поняли, сенатор?

— Я должен… Что мне надо сделать? — Клеман с трудом успокоился.

— Займитесь теми двумя, что отправились с армией императора. Думаю, если действовать быстро и решительно, вы справитесь.

— А вы?.. Что будете делать вы?

— Я займусь оставшимися, — холодно ответил министр. Коротко кивнув, поднялся и, опираясь на трость, величавым шагом двинулся к выходу.

Напряжение последних дней разрядилось спором.

— Черт возьми! Если ты главнокомандующий, то и будь добр — командуй! — негодовал Макс. — Какого черта он смотрел в рот этому Вейротеру!

— А ты сам часто спорил с начальством? С тем же полковником, например?

— У нас — другое дело, у нас — субординация. И потом, если надо, то да — спорил и готов спорить всегда. Потому что должен отвечать за жизни людей, понимаешь? Ответственность за чужие жизни — тяжелая вещь. И если ты молчишь, значит, кого-то тем самым подставляешь.

— Это одна правда, но есть и другая.

— Какая еще другая?

— А такая. Ты отвечаешь за людей, но ты отвечаешь и за результат. Разве не так? Ради этого результата ты и гонишь бойцов в огонь.

Макс хмуро уставился на Дювуа.

— К чему ты клонишь?

— К тому, мой лейтенант, что бедному Кутузову приходилось отвечать не только за армию. Оставляя Москву и отказываясь от сражения, он пекся, вероятно, о чем-то большем. И, отступая от взорванного и сожженного Рущука, он тоже желал не сиюминутной победы, а мира — прочного и выгодного для русской стороны. Этого мира он тогда и добился.

— Это было или еще будет?

— Э-э-э… Будет. Через шесть лет. — Дювуа невесело усмехнулся. — Как ни странно, но это действительно еще будет, хотя уже и было. Давным-давно… Уму непостижимо, правда?

Встряхнув плечами, он покосился в окно, на пробегающую мимо дорогу.

— А сколько еще разных бед впереди! Сколько человеческой крови уйдет в землю!.. Видит Бог, история ничему не учит людей. Все повторяется, и с одним и тем же исходом. Бородино — и сто десять тысяч трупов, знаменитая Лейпцигская битва — начало конца, Ватерлоо, в котором зеркально отразится Маренго, но только с обратным результатом… Там Блюхер, тут — Дезе… Все в жизни двояко, и шанс вознестись или низвергнуться — тоже, по всей видимости, предоставляется дважды.