Лариса Захарова - Планета звезды Эпсилон (сборник)

Фотография человека в черном гидрокостюме с большой белой свастикой на спине полностью соответствовала описанию Баранова.

— Так.

— Это мемелец, — продолжал Груббе. — Ясно, что он не пожелал узнать меня. Одно странно: выглядит он явно моложе своих лет. Получив от ворот поворот, поехал я в головную организацию лиц, преследовавшихся при нацизме, в Бонн. Клянусь честью, я не знал, куда мне пойти с этим, чтобы предать дело гласности, и наивно полагал, что иду к людям, наиболее заинтересованным во всяком искоренении зла. Увы, я ошибся. Почему-то это дело не взволновало их, хотя поначалу они отнеслись ко мне внимательно. Однако… это происшествие с кабелем, с подводной лодкой, обошедшее все газеты… И вот я решился… к вам… Уверен, что мемелец не последняя гайка в этих темных делах.

— Да-а, — протянул Плетнев. — Спасибо.

— Надеюсь, мое имя не будет фигурировать. Да, вот еще что. Чтобы не быть голословным, могу сообщить, что я выяснил у коллеги адрес родственника его прислуги. Живет он здесь, в Италии. Работает где-то на вилле на Тирренском побережье Ривьеры — Лигуре. Его приметы: высокий сухощавый человек со стриженым затылком. Мой коллега особо отметил этот факт затылок стрижен именно так, как стригли затылки миллионам солдат вермахта. А почему бы и нет, если его хозяин носит свастику во всю спину? — Немец попытался улыбнуться, но было видно, что ему не до смеха.

«Возможно, он действительно порядочный человек, — подумал Плетнев. Если только… не агент Дуайнера».

Немец надел свою шляпу, сразу спрятал под ней лицо, сухо простился.

Через окно Плетнев видел, как он неторопливо и чуть припадая на левую ногу, шел по улице, пока не повернул за угол. На углу посторонился, пропуская стремительно шагавшего мужчину — тот почти бежал. Плетнев с недоумением узнал в мчащемся по улице человеке штурмана Баранова.

На Баранове не было лица.

— Я получил письмо от Светки, — выпалил он. «Я жду тебя каждый день, мне обещают, что ты обязательно придешь. Приходи. У меня все хорошо, только, пожалуйста, приходи, куда тебе скажут, только тогда мы сможем увидеться. Света».

— Ты уверен, что почерк не подделан?

— Почти два года переписывались…

— И все-таки сомневаешься, — Плетнев посмотрел испытующе.

— А как вы бы на моем месте?

— Наверное, тоже… так сказать, не полностью полагался бы.

— Этот, который передал мне письмо, сказал, что мне надо завтра быть в любое время недалеко от ресторана «Золотая рыбка». — Плетнев кивнул. — Там меня и проводят куда следует. Поеду, конечно… Чем черт не шутит, когда бог спит. Не могу я не пойти. Я всегда говорил, что ее похитили по ошибке. И, может, теперь ищут выход. А тут из газет известно, муж приехал.

— Кто передал тебе письмо?

— Он не назвался.

— Как выглядел?

— Не рассмотрел. Мы буквально столкнулись. Он, видимо, поджидал меня.

— А все-таки?

— Высокий, почти моего роста, худой. Лет шестидесяти. Волосы седые. Пострижен коротко, но не слишком. Длинная шея. Леонид Михайлович, если это важно, когда я пойду на встречу, то уж рассмотрю его как следует. Он сказал, будет ждать.

— Ты не горячись. Там по-всякому может быть. Похоже, Светлана писала записку под диктовку, переводя этот диктант или диктат на русский. Так что… Ну а теперь посмотри вот на это, — Плетнев показал Баранову фотографию, полученную от гражданина ФРГ Груббе.

— Откуда она у вас? — От удивления, волнения голос штурмана срывался после каждого слова.

— Возможно, оттуда же, откуда у тебя письмо Светланы. Завтра я с утра отлучусь часика на три, ты меня дождись, к «Золотой рыбке» поедем вместе.

5

— Не люблю фашистов… — сказал, улыбаясь, Карло Мауэр. Плетнев только вздохнул. Не люблю… Как о манной каше. А впрочем, что требовать от этого юноши, что он знает о них? В его жизненном опыте фашисты — так сказать, антиобщественная группа, куролесящая на площадях с полузабытыми лозунгами. Неприятная, конечно, группа. Заторы на улицах создают, общественный порядок нарушают.

— Карло, в вашей семье кто-нибудь участвовал в войне?

— В которой? — Мауэр лихо объехал идущий впереди старенький «фиат», неожиданно снизивший скорость, выглянул в оконце и разразился тирадой в адрес его пассажиров — явно нелицеприятной. Плетнев обернулся: парочка в «фиате» целовалась.

Что ж, вопрос Карло задал точный: в какой войне? — была еще ведь и абиссинская война, а потом корейская, и вьетнамская, и ближневосточная убийственный перечень.

— Во второй мировой, с Гитлером.

— А… Дед. Легко отделался: стоял где-то в Югославии. Потом, кажется, у вас, но до Сталинграда. Считает, что мог бы остаться на Волге, спасибо вашим партизанам, они его поцарапали раньше.

Плетнев поежился и замолчал. Ну разве объяснить милому веселому итальянцу, лучшему другу убитого Вивари, что и через десятилетия продолжает оставаться боль, которая гнетет до сих пор, до сих пор взывает ко мщению. Для самого Плетнева война навсегда осталась связана с отчаянным криком матери: «Леньку спасайте, Леньку!!!» От бомбежки, заставшей их в колхозном саду за сбором яблок, мать забилась под самое раскидистое дерево, почему-то стараясь спрятать голову, а он, одиннадцатилетний, любопытный до глупости, выбежал на открытое место и, разинув рот, глядел на тяжелые, неестественно близкие самолеты с уродливыми, будто переломанными мрачной силой, крестами. Они плыли, а не летели, от них медленно, натужно отделялось что-то черное, мрачное… И нечеловеческий крик бросившейся к нему матери. Осознанная ненависть пришла потом. И всякий раз перехватывало горло, когда видел у Большого театра ветеранов, когда хотелось отвести глаза от тихо плачущих у Вечного огня вдов…

На тех бомбардировщиках был черный изломанный крест — на белом фоне алюминия, теперь вот белая свастика на черной глянцевой спине.

— Конечно, — заговорил Мауэр, — с моим другом Вивари могли посчитаться и фашисты. Но у меня на них есть управа, — Карло похлопал себя по карману. — Давно купил по случаю. Боевая граната, есть и слезоточивая. Надеюсь, вы без оружия? Вам ни к чему, потом с полицией не разберешься. — Плетнев кивнул.

— Мой маузер, между прочим, в отличном состоянии, так что не беспокойтесь. Меры предосторожности бывают просто необходимы, такова наша жизнь! — Мауэр засмеялся. — Сейчас мы сделаем поворот и будем как раз у гнездышка.

А какие меры предосторожности мог бы предпринять Плетнев здесь, в чужой стране? Подключить к делу итальянскую полицию, думал он, значило бы обречь все на провал. Положим, они схватят этого худого, длинного, стриженного под образец 1939 года немца. А он окажется наиобыкновеннейшим мелким буржуа, рантье или что-то в этом роде. И пойдет звон о подозрительности русских… Действовать на свой страх и риск? Плетнев разыскал Карло Мауэра и в общих чертах рассказал ему о Груббе, о снимках и болтовне подвыпившего немца.