Александр Громовский - Феникс

Преодолев еще один марш закрученной лестницы, он вышел на улицу и не спеша зашагал по центру города, пребывая в очень хорошем настроении.

В средоточии делового квартала, на углу улиц революционеров Леппе и Ленина, он остановился, чтобы переждать поток транспорта. Здесь было многомашинно и многолюдно. Над зданием администрации республики, охраняемого бронетехникой и зенитными комплексами, гордо реял флаг республики Леберли красное полотнище с черными гиперборейскими грифонами, поддерживающими с двух сторон белую книгу, с малопонятным символом на обложке. Вероятно, имелась в виду программная книга генерал-президента Голощекова "Окончательное освобождение".

Здания центра сохранились в точности такими, какими они были построены в ХIХ веке, когда город Каузинас шагнул на левый берег, разве что некоторые богатые фирмы и приватизированные магазины перекрасили фасады, обновили двери и вставили зеркальные витрины. Впрочем, зеркальные витрины и тогда уже не были в диковинку. И уж точно дома красили не по-теперешнему - фасад намалярят, а боковины грязные. Нет, уж если вы взялись за дело, так извольте, судари вы мои, обновить здание со всех сторон. Но где им это понять. Культура низов. Георг помнил, как в детстве, в бараке у них жила девица Татьяна. На свидания бегала в босоножках, ноги голые, губы накрасит, а пятки грязные.

Впрочем, Бог с ними, с задниками. При большевиках и этого не было.

В одном из старинных подновленных домов, на первом этаже и располагалось кафе "Ройал", или просто "Рояль", как стал называть его простой люд. В больших, доходящих почти до земли, окнах с зеркальными стеклами были вставлены цветные витражи, непременным элементом которых была замысловатая корона, то ли Российской империи, то ли какой-то Утопической. Массивная, черного цвета входная дверь из натурального дерева имела весьма солидный вид. Над входом повесили огромный фонарь, очевидно, для пущего антуража. Только вот стекла фонаря были почему-то красного цвета. Наверное, хотели, чтобы покрасивее было, напрочь забыв при этом, какие заведения оснащались этаким атрибутом - красным фонарем.

С этим кафе у Георга связан целый пласт воспоминаний, бережно хранимый, как альбом со старыми фотографиями. Он давно сюда не заглядывал и даже сейчас не решался войти, словно боясь застать врасплох свое прошлое.

Боже! как здесь раньше хорошо было: шумно, весело, дымно. Молодежное кафе. Модное место. Собирались студенты, местная интеллигенция, ну и рабочие парни заходили. Тогда еще не было такого бесстыдного деления по национальному признаку. Еще жили идеи интернационализма, особенно здесь, на левом берегу. Литавцы и русские вперемежку сидели за столиками и не всегда поймешь, "кто есть ху", как говаривал Горби. Пили кофе кофейниками и жутко дымили сигаретами. Прожорливый автомат глотал пятаки и выдавал мелодию за мелодией. Вначале это была хилая советская эстрада, позже разрешили польскую. И это уже был предел дозволенного. Но они были счастливы, несмотря ни на какие ограничения.

Автомат съедал очередной пятак и вновь с хрипом, с натугой играл и пел: "...О мами! О мами-мами блю, о мами блю...". И еще: "Ты и я, и ночь. Я и ты, и наша ночь! Ты и я, я и ты, и наша ночь!.." Песня глупая, но за душу хватала сильно...

Георг повернулся в сторону близкого перекрестка, посмотрел на часы, висящие на столбе. Времени до прихода Инги оставалось предостаточно, чтобы не торчать здесь истуканом, а с чувством и остановками прогуляться по исторической части города.

Идя по панели тротуара, выложенного вручную, разглядывая дугообразные узоры из камня, он вспоминал, как вживался в эту страну, как врастал корнями в ее негостеприимную почву. И как постепенно она приняла его, обволокла, точно сосновая смола обволакивает муравья, затвердела, и он оказался уже внутри этой стеклянной массы, стал частью ее вместе с сосновыми иголками, камушками, вместе со всем мусором жизни. И вот теперь, чтобы выбраться из этого кусочка янтаря, по большей части теплого и уютного, и начать новую жизнь, новую жизнь в России, нужно было разбить его. Согласитесь, дело это вовсе не легкое.

Думать о будущем было страшно, и он привычно скользнул в прошлое.

3

Когда он вспоминал идиллическую, братскую атмосферу кафе "Дружба", он невольно приукрашивал действительное положение дел. И тогда с национальным вопросом не все было гладко. В особенности это касалось правобережья, где русских проживало мало. Просто Георг в силу эгоизма жителя метрополии не придавал этому должного значения, он понятия не имел, о чем думает местный житель. А они, оказывается, думали об этом все время. Они только и ждали случая "освободиться от оккупации". А он, молодой, прекраснодушный "оккупант", только что приехавший в Прибалтику, наоборот, был пленен скромной красотой этого края Империи. С раннего утра он отправлялся в самой центр Старого города, в средневековые его кварталы, ходил по узким мощеным улочкам, впитывал как губка красоту, оригинальную архитектуру зданий, дышал каменной древностью. И не переставал удивляться, обилию в этой, в общем-то северной стране, цветочных магазинов.

Он совершал длительные рейды по барам, кафе и ресторанам, спускался в уютные подвальчики, с кирпичными сводами, прокопченными балками, с цветными витражами узких окон, чьи подоконники облиты были застывшими слезами, пролитыми многими поколениями свечей. Как необычны, причудливо-красивы были эти разноцветные стеариновые водопады, незаметно глазу стекавшие по стене до самого пола.

Сидя за стойкой с каким-нибудь коктейлем, он наблюдал происходящее вокруг себя. Его завораживали малопонятная атмосфера почти западного общества, журчание нерусской, чужой речи. Чужой, но не чуждой. Более того, чувствуя себя одиноко (он тогда еще никого здесь не знал), молодой русский провинциал жаждал стать одним из них. Таким же литавцем, как вот эти симпатичные люди. Хотелось говорить на их языке, думать, как они. Он даже как бы тяготился своей русскостью. Но в этом не было ничего предательского, нехорошего.

Немного разбираясь в психологии, он понимал, что в нем заработала защитная программа, заложенная природой. Кто слишком выделяется на общем фоне, тот рискует погибнуть. Вот программа и нашептывала ему: стань таким, как все, слейся с фоном. Прав был проницательный Ланард, когда говорил о социальной мимикрии.

Конечно, внешне он мог слиться с фоном, и временно стать одним из. Но первое, произнесенное им слово на русском языке, выдавало его с головой. Так и случалось каждый раз, хотя с официантами он общался чуть ли не жестами, лишь бы не выказывать своей национальной принадлежности. Один раз ему даже удалось выдержать роль аборигена почти до конца. Он уже выходил, но завернул в туалет. Стены были облицованы траурным кафелем. Георг уже успел заметить пристрастие прибалтов к черному цвету.