Установленный срок - Энтони Троллоп
– Вы могли бы на несколько часов уйти в свои мысли, впасть в траур, так сказать.
Джек покачал головой.
– Но, во всяком случае, в этом вопросе с мистером Красвеллером вы меня опередили.
– Это было ради Евы.
– Наверное, так и есть. Но я хочу, чтобы ты понял, что теперь, когда я уезжаю в Англию и, возможно, никогда больше не вернусь на эти берега…
– Не говори так, отец.
– Да, у меня там будет много дел, и, конечно, может случиться, что я не вернусь, и я хочу, чтобы ты понял, что я не расстаюсь с тобой в гневе. То, что ты сделал, показывает высокий дух и большую преданность девушке.
– Для Евы это тоже было не совсем так.
– Что же тогда? – спросил я.
– Ну, я не знаю. Эти две вещи, так сказать, шли вместе. Если бы не было вопроса о Установленном сроке, думаю, я бы смог исключить Абрахама Граундла. А что касается сэра Кеннингтона Овала, то я начинаю верить, что это было все притворство Евы. Мне нравится сэр Кеннингтон, но Ева никогда не заботилась о нем. Она привязалась ко мне, потому что я показал себя человеком, выступающим против Установленного срока. Сначала я сделал это просто потому, что ненавидел Граундла. Граундл хотел сдать старого Красвеллера ради его собственности, и поэтому я, естественно, принадлежал к оппозиции. Дело не в том, что мне нравилось выступать против вас. Если бы вы начали с Таллоуакса или Экзорса, вы могли бы сжечь их без единого слова с моей стороны.
– Мне приятно это слышать.
– Хотя Установленный срок кажется ужасным, я бы проглотил все это по вашей просьбе. Но вы видите, как я ввязался в это, и как Ева подстрекала меня, и как чем ближе был финал, тем больше я была вынуждена бороться. Вы верите? Ева поклялась самой торжественной клятвой, что если ее отца поместят в этот колледж, она никогда не выйдет замуж. И до того момента, когда лейтенант встретил нас на вершине холма, она всегда была холодна как снег.
– А теперь снег растаял?
– Да, то есть он начинает таять!
Когда он это сказал, я вспомнил поцелуй за дверью гостиной, который подарил ей другой ухажер до того, как начались эти неприятности, и мне показалось, что Джек тоже это видел, но по этому поводу я ничего не сказал.
– Конечно, все это закончилось очень хорошо для меня, – продолжал Джек, – но я хочу сказать тебе, прежде чем ты уйдешь, как мне неприятно думать, что я был против тебя.
– Хорошо, Джек, хорошо. Я не скажу, что не сделал бы то же самое в твоем возрасте, если бы Ева попросила меня. Я хочу, чтобы ты всегда помнил, что мы расстались как друзья. Пройдет совсем немного времени, и ты женишься.
– Три месяца, – сказал Джек меланхоличным тоном.
– В таком важном деле это то же самое, что завтра. Меня не будет здесь, чтобы поздравить тебя со свадьбой.
– Зачем тебе ехать, если ты этого не хочешь?
– Я обещал, что поеду, когда капитан Баттлакс позавчера сказал о том, что увезет меня. С сотней солдат, несомненно, он сможет взять меня на борт.
– В Британуле гораздо больше ста человек. Увести человека силой, тем более когда он президент республики! О таком никогда не слышали. На вашем месте я бы не стал соглашаться. Скажите мне слово, и я обязуюсь, что ни один из этих людей не тронет вас.
Я обдумал его предложение, и чем больше я думал о нем, тем более неразумным казалось, что меня, не совершившего никакого преступления против закона, заставляют подняться на борт "Джона Брайта". И я не сомневался, что Джек сдержит свое слово. Но было две причины, которые убеждали меня, что мне лучше уехать. Я дал слово. Когда мне предложили сопроводить меня на борт, что, несомненно, могли сделать солдаты, я сказал, что если мне дадут определенное время, я сам это сделаю. Если бы я просто находился там и был окружен толпой британульцев, готовых сражаться за меня, я вряд ли сдержал бы свое обещание. Но, возможно, мною двигала более веская причина, чем эта. Для меня было бы лучше некоторое время находиться в Англии, чем в Британуле. Здесь, в Британуле, я должен стать бывшим президентом упраздненной республики и, как таковой, подвергаться всеобщему вниманию, в Англии же я буду никем, и мне не придется постоянно видеть сэра Фердинандо Брауна. И потом, в Англии я мог бы сделать больше для Установленного срока, чем дома, в Британуле. Здесь битва была закончена, и я был побежден. Я начал понимать, что это место слишком мало для того, чтобы прилагать большие усилия в столь великом деле. Сами условия, которые существовали для проведения закона через Ассамблею, сделали невозможным исполнение закона, и поэтому, с великим чувством неудачи на душе, мне было лучше в другом месте, чем дома. И желание опубликовать книгу, в которой я должен был изложить свою теорию, эту самую книгу, которую я почти довел до конца, заставляло меня желать уехать. Что я мог сделать, опубликовав что-либо в Британуле? И хотя рукопись могла быть отправлена домой, кто мог бы пропустить ее через печать с какими-либо шансами на успех? Теперь у меня есть надежды, которые, как мне кажется, велики, и я смогу изо дня в день наблюдать за тем, как мои аргументы в пользу Установленного срока воспринимаются британской публикой. Поэтому я отклонил любезное предложение Джека.
– Нет, мой мальчик, – сказал я после паузы, – я сомневаюсь, но в целом я предпочел бы поехать.
– Конечно, если ты этого хочешь.
– Меня отвезут туда за счет британского народа, что само по себе является триумфом, и, полагаю, таким же образом отправят обратно. Если нет, то я буду огорчен их скупостью, что само по себе будет для меня утешением, и я уверен, что на борту со мной будут хорошо обращаться. Сэра Фердинандо с его красноречием там не будет, а офицеры, все до одного, прекрасные парни. Я принял решение, и я поеду. Следующее, что вы услышите о своем отце, будет публикация небольшой книги, которую я напишу во время путешествия, в защиту Установленного срока. В Англии им никогда не объясняли этот вопрос, и, может быть, мои слова возымеют действие.
Джек, скорбно покачав головой, казалось, показал, что он думает, что этого не произойдет, но Джек решителен и никогда не уступит ни в одном
