Владимир Михайлов - …И всяческая суета

— Не жалеешь?

Она в ответ легко засмеялась.

— Чему ты?

— Просто пришло в голову… Знаешь, кто ты был сейчас?

— Я? — Он тоже невольно улыбнулся, радуясь легкому ее настроению. — Кто же?

— Собака на сене.

Он не понял:

— Почему?

— Набросился, как собака на кость. Даже СПИДа не испугался.

— Не подумал даже. А почему на сене?

— Как зовут меня — забыл?

Каламбур ему не понравился, и Сеня почувствовала это.

— Извини, я плохо пошутила… Ты спросил, не жалею ли. Нет. Я ведь сама этого хотела. Потому что тебя давно уже поняла. Почувствовала. И так решила. Женщине вовсе не обязательно знать: она чувствует, что ей нужно, что подходит… и что — нет.

— И ты решила?

— На сегодня, — сказала она. — Вот на эту ночь. Дальше — еще не знаю. А вот ты… подумал о чем-нибудь? Ты-то ведь меня совсем не знаешь.

— Ну, как же не знаю, — лениво протянул он. — Очень даже знаю.

И вдруг задумался: а ведь и в самом деле — что он знает? Даже приподнялся на локте.

— Слушай, айв самом деле… Пришла ниоткуда…

— Как же — ниоткуда? Вот отсюда, из этого самого дома.

— Кто ты? Где работаешь?

Она чуть усмехнулась.

— Неудавшаяся кинозвезда. Ныне — дипломированная секретарша со знанием стенографии, умением обращаться с магнитофоном, работать на компьютере, печатать — это уже само собой.

— И работаешь?

— Конечно. Кто бы стал меня кормить?

— Разве ты ходишь на службу? Ты все время у нас…

— Не навечно, к сожалению, — вздохнула Сеня. — Просто у меня сейчас отпуск. Кончится — и придется тебе с Быком думать, то ли приглашать меня на постоянную работу — а я запрошу много, можете столько не захотеть, — или же будешь меня видеть от случая к случаю. — Она погладила его по голове, по плечу — крепкому еще, мужскому. — Одичаешь без меня, отвыкнешь…

— Не хочу так. Хочу, чтобы ты была всегда.

— Наверное, и я тоже… Хотя нет — не знаю еще точно.

Сейчас, в темноте, в постели, совсем другой она показалась Землянину: более взрослой, что ли, зрелой, рассуждающей, в чем-то своем уверенной…

— Мешает прошлое? — спросил он нечаянно: вряд ли надо было спрашивать об этом.

— Прошлое? Это то, чего нет сейчас, а как может мешать то, чего нет?

— Если бы так, зачем бы люди боялись призраков?

— Кто же тебе сказал, что призраки не существуют? Так ведь и о душе говорили, что ее не существует — а у тебя на ней все построено, вся твоя практика… Скажи: ты своим делом доволен?

— Иначе не работал бы. Но, если правду говорить, иногда думаю: неужели добро и зло — одно и то же, только с разных сторон?

— Откуда такие мысли?

— Да вот хотя бы… Вернули мы с тобой сегодня паренька этого, милиционера. Он пока еще ничего не знает. А ему трудно будет. И не только потому, что без документов, без работы — тут ему коллеги помогут, Тригорьев говорил — своего не бросят. Но был у него дом, семья — ничего нет.

— Почему?

— Жена его — бывшая — замуж вышла. И не в чем ее упрекнуть: имела право, не бросила ведь, не сбежала, не обманула — похоронила. И теперь, конечно, новую семью ломать из-за воскресшего не станет. Она не виновата. А он — тем более…

— Зачем же ты его восстанавливал?

— Да уж очень просили.

— Не надо было тебе соглашаться.

— Может быть, — сказал он. — Не знаю. Жизнь ведь и в несчастье — жизнь. Что-то. А смерть — ничего.

— Раз душа — значит, не ничего?

— Не знаю, Сеня… Никто не знает. Нельзя знать. Верить — разве что. Что там душа, как она? Восстановленные об этом ничего сказать не могут: я ведь их перехватываю до того, как умерли, часто — задолго до того. А душа… может, и помнит что-то, но не говорит.

— Наверное, подписку дала, — усмехнулась Сеня. — О неразглашении.

— Да, высший уровень секретности…

— Ладно, что это мы вдруг — о чем заговорили. Ты меня о моем прошлом спросил; ну, а твое — не тяготит?

— А у меня если и есть прошлое, Сеня, то — несостоявшееся. У каждого в прошлом множество вырытых котлованов, не использованных под фундаменты, и множество фундаментов, на которых ничего не построено, и построек, в которых так никогда никто и не жил… — Он вдруг сел на диване. — Слушай, Сеня! Я хочу, чтобы ты поговорила с мамой. Моей. Сначала, конечно, я сам. Но и ты. У вас ведь, по-моему, знакомство уже состоялось, и без осложнений…

— Ну, какое знакомство: она к тебе зашла, перекинулись парой слов… Но, по-моему, я ей понравилась. А потом — с моей мамой?

— Непременно.

— Ты так хочешь?

— Разве ты — нет?

— Сейчас — хочу… Но только не разговоров. — Она потянула его за плечи, заставляя снова лечь. Прижалась. — Обними меня. Дай руку. Вот так… Ты…

— Скажи: «Вадим».

— Вадим…

Еще много времени до утра. Выпала им такая ночь — ночь любви. Не будем мешать, пусть это и старомодно, пусть теперь принято демонстрировать сексуальную технику широким массам. Вадим Робертович — человек очень во многом старомодный. Простим ему отсталость. И нам тоже. Жаль только, что вряд ли они выспятся как следует.

12

Но вот кто точно не выспался этой ночью: Федор Петрович.

Он, как мы знаем, пришел домой достаточно поздно. А во время самого сладкого, предутреннего сна его разбудил телефон.

— Да! — сердито сказал он в трубку, косясь на жену: не проснулась бы. Она, однако, только пробормотала что-то сквозь сон недоброжелательно и стала спать дальше.

— Федор Петрович? — поинтересовался голос. Уверенный голос, ничуть не заспанный, словно не рассвет был, а полдень уже по крайней мере.

— Да, я, — сказал Федор Петрович, медленно просыпаясь. — Что случилось? — Его первой ясной мыслью было, что в районе какое-то ЧП, раз уж ни свет, ни заря будят первое лицо. — Докладывайте! Кто говорит?

Собеседник его на том конце провода кратко представился, и тогда Федор Петрович проснулся окончательно и почему-то огляделся вокруг.

— Да, да, слушаю, — проговорил он с готовностью.

— Вы извините, что так рано, но дело неотложное, возникла необходимость посоветоваться с вами.

— Разумеется, я всегда… Я уже вставал, собственно.

— Вот и прекрасно. Итак, сможете ли вы подъехать к нам… ну, скажем, через час? Мы подошлем машину.

— Да зачем же, я свою…

— Вы не знаете, куда.

— А разве не?..

— Ну, зачем же. Не беспокойтесь, потом вас и отвезут, куда скажете. Итак, через пятьдесят минут спуститесь к подъезду.

— Непременно. А как я узнаю?..

— Вас узнают, не беспокойтесь. Всего доброго.

На этом трубка с той стороны была повешена. Федор Петрович только покрутил головой и спешно направился бриться и совершать прочий туалет. В голове все время вертелось: по какому поводу? Какую неосторожность себе позволил? Да если бы даже и позволил, не те времена нынче, не те, чтобы так просто брали людей его ранга! Но сколько ни утешал он себя, инстинктивный страх становился все сильнее, да и простая логика подсказывала: времена не те, это верно, но ведь что стоит временам измениться? В теперешней обстановке секунда — и все повернулось иначе, и снова пришла пора, когда не только районного масштаба вождей, ко и с самого верха, с набатными именами людей просто так, двумя пальчиками снимали, как пешку с доски — и вечная память, а вернее — вечное забвение. Или все-таки не следовало связываться с кооперативом этим, чертов Аркашка Бык, даром что Бык, а подложил такую свиньищу, с мамонта размером! Нет, рвать надо с ними, рвать и держаться своей стези, надежной, аппаратной…