Сергей Герасимов - Часть той силы

Он бросил трупик в мусорное ведро и сходил за новой мышеловкой. Когда он вернулся, конверт снова был вынут из книги и лежал на столе.

Но теперь появилось и еще кое-что: рядом с конвертом лежали деньги, двести долларов мятыми десятками и двадцатками. Что это значит? Неужели плата за то, что прочту? – подумал Ложкин.

Он еще раз пересчитал деньги и положил их в карман. Повертел письмо, но читать его не стал.

– Кто бы ты ни был, – сказал он вслух, – мы еще поторгуемся. Если ты выложил двести, то выложишь и больше. Понял?

Посмотрим, что ты на это ответишь, вот так-то. Интересно, сколько же стоит это письмо?

Он вышел на веранду и посмотрел на равнодушную пыльную улицу, перечеркнутую отчетливыми утренними тенями. Хорошо, что у меня есть обезьяна, – отчего-то подумал он. В детстве он мечтал об обезьянке, после того, как однажды на курорте сфотографировался с мартышкой, наряженной в красный сарафан с бубенцами. Мартышка была прекрасна, хотя воняла и ковырялась в зубах, а потом залезла на шест с такой ловкостью, словно была не животным, а Гойко Митичем из фильма про индейцев. Прошлое, ведь не прошло, – вдруг понял он, – оно здесь, рядом, оно врезано в ленту настоящего двадцать пятым кадром, мы видим его на расстоянии вытянутой руки, и не успеваем протянуть руку, чтобы схватить. Все будет хорошо, и даже обезьянка у меня есть. Все детские мечты когда-нибудь исполняются. Он улыбнулся.

Он поставил несколько новых мышеловок и пошел в мастерскую, собираясь продолжить опыты. В планах на сегодня у него было несколько технических устройств разной сложности, среди них счетчик Гейгера, на всякий случай, а уже после этого повторный опыт с изготовлением золота. Он сразу заметил, что дверь в мастерскую не заперта.

В мастерской кто-то был.

Кто-то посторонний сумел пробраться сюда.

Обычно он запирал эту дверь на ключ, на один из тех, что висели на общей связке. Конечно, вчера он был взволнован, и мог просто забыть запереть дверь. Да или нет?

За дверью послышался шум. Кто-то быстро пробежал по комнате, что-то перевернул, а затем побежал в другую сторону. Шаги были похожи на человеческие и, в то же время, не были шагами человека. Еще один уродец? Если так, то он вырос, как минимум раз в десять.

Существо за дверью двигалось очень проворно и было тяжелым. Скорее всего, оно было достаточно сильным. Достаточно сильным, чтобы постоять за себя – или чтобы убить. Ложкин положил пальцы на ручку двери. Если сходить за Защитником, то вор успеет удрать. Если закричать и позвать его, то существо за дверью бросится сюда и попытается вырваться. Значит, нужно сделать это самому.

Ложкин осмотрелся в поисках оружия. Ничего даже приблизительно похожего. Узкий короткий коридор и дверь, за которой лестница в подвал. За другой дверью – большая комната первого этажа, та, в которой вставляли стекла. Там тоже нет ничего подходящего. Чуть дальше – туалет, в котором можно взять, например, швабру. Если спуститься в подвал, то можно найти что-нибудь из металлического инструмента. Кто-то снова стал бегать по мастерской. Судя по шагам, существо было размером с человека. Или с ребенка.

Он дернул дверь на себя и увидел всего лишь крупную обезьяну, сидящую на столе и пожирающую лекарственные пилюли. Сейчас обезьяна была величиной с небольшого павиана. Зверь оскалил внушительные желтые клыки, увидев Ложкина. Клыки были не меньше, чем у ягуара. К такому зверю лучше не приближаться. Ложкин осторожно вошел и оставил дверь открытой. Спина сразу вспотела. Только сейчас он понял, насколько опасна была эта обезьяна.

– Пошла отсюда! – крикнул он.

Обезьяна заверещала и спрыгнула со стола. Потом спокойно села и сжевала несколько последних пилюль. С невозмутимым видом вышла в двери.

Лекарственных пилюль больше не осталось. Ложкин даже заглянул под стол: нет, не осталось и одной. Но почему обезьяна с таким аппетитом на них набросилась? Может быть, ее здоровье пошатнулось оттого, что она отложила яйца? Но что случится с ней после того, как она сожрала целую сотню лекарственных пилюль? Обычно ведь передозировка любого лекарства к добру не приводит.

Ложкин все же сходил за шваброй, а потом поднялся на второй этаж, в ту комнату, которую облюбовала себе обезьяна. Сейчас зверь сидел на шкафу, рядом со своим гнездом, и с удовольствием ел что-то. С ужасом Ложкин узнал карлика из мышеловки. Обезьяна пожирала этих маленьких мясистых существ! Вот почему она так быстро росла и почти не притрагивалась к тем вялым фруктам, которые Ложкин покупал для нее.

Обезьяна предпочитала мясом.

Животное прекратило есть и бросило скелетик на пол. Здесь же валялись обрывки одежды. Ложкин вспомнил, что не один раз видел подобные клочки тряпок в разных концах дома. Сколько же их было съедено, этих гномиков? Сотня? Тысяча?

– Хорошая, хорошая, – мягко сказал Ложкин и приблизился к обезьяне. – Можно я посмотрю, что у тебя там, наверху? Честное слово, я не потревожу твоих будущих деток. Мне нужно узнать всего лишь одну вещь: куда делась такая голова на столике, голова, которая умела разговаривать? Почему столик теперь пустой? Ты ее не трогала? Ты хорошая, хорошая, не рычи, пожалуйста. Если тебе нужно мяса или бананов, я принесу сколько угодно.

Он поставил стул и стал на него. Теперь ему хорошо было видно гнездо обезьяны. В гнезде лежало шесть яиц. У стены – целая горка мелких костей, плюс несколько хорошо сохранившихся скелетиков. Здесь же – обглоданная мертвая голова Собеседника. Скорее череп, чем голова.

40. Голова…

Голова была основательно обгрызена, причем уже давно. Оставшиеся кое-где клочки кожи казались высохшими. Только вчера Ложкин прикатил тележку с Собеседником в эту комнату. Похоже, что именно вчера обезьяна его, как бы это сказать…

У Ложкина заныло под сердцем. Это была на сто процентов его собственная вина. Собеседник ведь просил не оставлять его наедине с обезьяной. Нужно было обратить на это внимание. Боже мой, он же был совсем как человек. Он был совсем живой. Имел характер и собственное мнение. Уважал Юнга. Не говоря уже о том, что еще тысячу раз он мог бы пригодиться. Но как же это случилось? Как же я не досмотрел?

Бедная голова так и не увидела тех великих дел, которые надеялась увидеть. А ведь вчера вечером, когда они расставались, Собеседник был в хорошем настроении, он даже пошутил… Что же он такого сказал?

Из-за невозможности вспомнить эти последние слова Ложкину стало совсем тоскливо. Но что же это такое? – подумал он. – Как же это может быть? Я ведь не хотел ничего плохого. Я хотел, чтобы все было хорошо. Но, собственно, все этого и хотят, а живется всем плохо. Почему? Кто мы такие, люди? Часть той силы, которая вечно стремится к благу, а творит лишь зло?