Мартин Кейдин - В плену у орбиты

Но на орбите технические тонкости имеют решающее значение.

Через несколько дней, когда полет будет успешно завершаться, этим тонкостям начнут уделять все больше внимания.

В конце концов, так ли часто вам приходится читать смертный приговор, написанный математическими знаками и формулами?

ГЛАВА XI

Его полет был важной вехой, перекидывавшей мост из настоящего в будущее. Некоторые говорили, что космонавт Ричард Дж. Пруэтт — первый американец, совершающий будничный космический полет. До этого каждый шаг был вторжением в неизвестность. Каждый космонавт исследовал какую-то область впервые; каждый из них, минуя освоенный участок, шел дальше и проводил новые опыты, новые орбитальные эксперименты.

Пруэтт был первым американским космонавтом, познавшим, что такое «повторение пройденного» в космосе. Он многократно наблюдал, например, чередование — дня и ночи на орбите. А его тело трижды повторило полный цикл биологических функций; врачи могли теперь изучать и истолковывать все процессы, чтобы впервые определить и уточнить направление исследований на будущее. Он трижды погружался в ночной сон и пробуждался.

Небольшая телевизионная камера, установленная в капсуле «Меркурия-7», давала возможность ощутить весь драматизм полета космонавта с остротой, которую можно сравнить только с переживаниями в первые моменты взлета капсулы Джона Гленна. Камера имела ограниченные возможности и весила всего пять килограммов; развертка изображения была медленной, само изображение — нечетким. Но это не имело значения. Она все же была лучше и чувствительнее, чем камера в капсуле Гордона Купера, она передавала картины, которые заворожили не только всех американцев, но и миллионы людей во всем мире.

Теперь Пруэтт высчитывал свое время такой меркой, какой до него не пришлось пользоваться ни одному человеку в космосе, ни американцу, ни русскому, — часами, минутами и секундами, оставшимися до того момента, когда невидимые остатки кислорода с шипением вытекут из баллона и поглотятся легкими. Затем начнет нарастать процент углекислого газа и водяных паров; загрязненный воздух начнет проникать в тело, накапливаться в ограниченном объеме скафандра и в самой кабине.

Знание процессов, происходящих в организме, когда-то было его преимуществом, а теперь стало проклятием; он слишком хорошо отдавал себе отчет в том, что случится, когда эта газовая смесь вторгнется в его легкие, и теплые, влажные стенки альвеол будут тщетно и беспомощно ловить кислород, который так нужен крови… и без которого его мозг очень скоро погибнет.

Понимание неизбежности смерти уже не порождало в Пруэтте панического страха, который терзал его, когда он впервые осознал неотвратимость рокового исхода. Он знал, что может покончить с собой быстро и безболезненно. Он мог уменьшать подачу кислорода в скафандр и снижать давление в кабине, пока его мозг не поддастся явлениям гипоксии.[10] Начнутся галлюцинации, появится странное ощущение, похожее на легкое блаженное опьянение. Он медленно, без сожаления и страха, скользнет в беспамятство. Его чахнущий без кислорода мозг будет выходить из строя, а клетки — гибнуть, и он в сладкой дремоте погрузится в вечный сон смерти.

Пруэтт знал, что это можно сделать — надо только повернуть одну-две рукоятки, но он также знал, что не сможет этого сделать… пока есть хоть малейшая надежда. Он больше не верил в чудо спасения — ни в то, что он сможет растянуть запас кислорода, ни в то, что неким таинственным образом заработают тормозные ракеты.

Но могло случиться всякое, даже самое невероятное, и, смирясь с неизбежностью гибели, Пруэтт не собирался уступать ни секунды оставшегося времени.

В последний раз он вел переговоры с системой связи «Меркурий», когда пролетал над островом Кэнтон; там оператор станции запросил — точнее, передал запрос пункта управления на мысе Кеннеди, — чтобы он доложил обо всем, что происходи г в капсуле, и обо всех его действиях. Он тогда только усмехнулся: капсула работала безупречно свыше трех суток и «выдала» губительную неполадку внезапно, в самый последний момент полета. Впрочем, она и сейчас продолжала функционировать в соответствии с замыслами инженеров — вся аппаратура внутри работала превосходно.

Кроме, разумеется, электрической цепи, загадочный отказ которой помешал тормозным ракетам прожить их короткую пламенную жизнь.

Человеческое тело, рассуждал Пруэтт, это двигатель, механическое устройство, которое требует определенного питания для поддержания процессов обмена, как любой двигатель внутреннего сгорания требует питания, чтобы давать тепло, которое человек преобразует в энергию. Это установлено уже давно.

Если весишь восемьдесят килограммов, то твоему телу ежедневно требуется свыше девятисот граммов кислорода. Нормальному здоровому человеку наряду с этим килограммом атмосферного «горючего» необходимо больше двух литров воды и примерно полкилограмма твердого топлива. Каждые двадцать дней человек, точнее его тело, потребляет количество топлива, почти равное его весу. Ему, Пруэтту, фактически нужно меньше нормы: он невесом, ему не приходится бегать, ходить, работать, потребность в топливе здесь меньше, чем на поверхности Земли… Земли, которая теперь, казалось, удалилась от него на миллиарды километров…

Он знал, что его тело, получая питание извне, ежедневно выделяет около килограмма углекислого газа и водяных паров, а также небольшие количества твердого вещества, мочевины, минеральных солей.

Он попал в беду, которую не мог бы даже представить себе ни один изгнанный людьми отщепенец, как бы ни была жестока и враждебна пустыня, в которой его бросили одного. Ведь у Пруэтта воды и пищи было более чем достаточно — а именно это неизменно нужно человеку в борьбе за жизнь. Зато у обреченных на голодную смерть на Земле столько воздуха, что его хватает на миллиарды человек, — необъятный океан воздуха!

Инженеры и врачи — создатели системы управления средой в капсуле Пруэтта — располагали солидным опытом, накопленным авиационной и космической медициной. Учитывая опыт четырех орбитальных полетов по программе «Меркурий», они оснастили капсулу Пруэтта тремя кислородными баллонами; в каждом из них содержалось тысяча восемьсот граммов кислорода под давлением пятьсот атмосфер. Это составляло основной и аварийный запас Пруэтта. Предусмотрены были и редукторы, которые снижали давление основного запаса до семи атмосфер, а аварийного запаса — до пяти атмосфер перед подачей кислорода в кабину и скафандр. Они же дозировали подачу в размерах, необходимых для дыхания Пруэтта и работы механизмов капсулы.