Эдуард Кондратов - Десант из прошлого

Только бы не подвел сегодня Жан! Геннадий познакомился с ним за кружкой пива в баре «Процветание». Жан Войцехович родом из Канады, но по родителям — поляк, так что они сносно понимали друг друга. Узнав в первый же вечер, что Жан работает на радиоцентре, да еще старшим радистом, Коршунов вцепился в него как клещ. Ко вчерашнему дню они уже считали себя закадычными друзьями, и Геннадию даже удалось, хоть и не без труда, уломать Жана, чтобы тот провел его к себе в радиоцентр — на полчасика, посмотреть.

И вот уже почти половина четвертого, а Жана все нет. Но Коршунов будет ждать, несмотря на жару, и час, и два. Сегодняшняя встреча слишком важна, чтобы можно было на нее плюнуть и пойти в бар наливаться пивом.

Идет!.. Геннадий с облегчением вздохнул: маленький плотный человек торопливо шагал к нему, на ходу вытирая лоб клетчатым платком.

Наконец-то!..

— Не запомни отдать пшепуск, — тихо сказал Жан.

Геннадий кивнул и незаметно сунул пропуск в потную ладонь приятеля.

Все сошло на удивление гладко: хранитель, дежуривший у входа в радиоцентр, лениво кивнул Жану и лишь мазнул взглядом по синей книжечке с цифрой четыре, которую небрежно сунул ему под нос Геннадий. Жан действовал почти наверняка: во-первых, они пришли сюда в пересмену и легко затерялись среди спешивших на работу служащих. А во-вторых, он был уверен, что хранители не знают в лицо всех, кто в эти дни получил допуск на радиоцентр. Ведь все еще продолжается наладка главной телескопической антенны, и Коршунов вполне мог сойти за одного из ремонтных рабочих группы Эфира. Ну, а если бы его все-таки задержали, он сказал бы, что нашел книжечку в баре: иначе беззаботному дружку Войцеховича, одолжившему пропуск, пришлось бы худо.

Они поднялись на самый верх и вышли на площадку, напомнившую Коршунову капитанский мостик. Здесь, у основания гигантской полусферы, копошились три рабочих. Похоже, они меняли проводку — у их ног валялись перепутанные связки толстых и тонких металлических проводов, окрашенных во все цвета радуги.

— Бардзо длуго, — неодобрительно покачал головой Жан. — Други дзень… — И с гримасой показал Геннадию два пальца.

«Второй день… Слишком долго», — скорей догадался, чем перевел Геннадий и равнодушно спросил:

— Значит, радиоцентр совсем не работает?

Жан с минуту тер лоб, соображая. Все же понял. Лицо его просветлело:

— Не… Космос — не можна. — Он ткнул рукой в небо и отрицательно помотал головой. — Тылько Земля — можна…

— Угу… Понятно, — буркнул Геннадий.

Потом они опять сошли вниз, и Жан принялся водить его из комнаты в комнату. Они осмотрели радиоузел местного вещания, заглянули на маленькую телестудию, в фонотеку. На них не обращали внимания.

За четверть часа они осмотрели почти все служебные помещения радиоцентра и, пройдя через небольшой подковообразный холл, остановились возле полуоткрытой двери.

— Тутай, — Жан небрежно ткнул большим пальцем через плечо, — ниц цикавего… Не розумешь? Матка бос-ка… як то бенде по-российски?.. О! Не ма интересного…

«Нет уж, посмотреть — так все», — подумал Геннадий и решительно взял поляка за локоть.

— Давай поглядим…

Жан покрутил головой и, смешливо наморщив короткий нос, фыркнул.

— Прошу пана. — Он толкнул ногой дверь и с дурашливым поклоном пригласил матроса войти.

В нос Геннадию шибанул смешанный запах пыли, краски, ржавого металла. Он разочарованно огляделся: небольшая полутемная комнатка была загромождена всяким хламом — плоскими банками из-под кинолент, мотками толстого кабеля, молочно-белыми кругляшами ламп для «юпитеров». В одном из углов темнел большой ящик, почти доверху наполненный спутанными клубками проводов, обрывками кабеля, какими-то железками.

— По ремонту, — равнодушно пояснил Жан и вслед за Геннадием вышел из комнаты. Идти, собственно, было больше некуда: коридор заканчивался глухим тупиком.

— А где же ты работаешь? — будто между прочим спросил Коршунов.

Подвижное лицо Жана стало многозначительным. Он приложил палец к губам — потише, дескать, с такими вопросами — и театральным шепотом произнес:

— То не можна показывач. Але ж… — Он заговорщически подмигнул и сделал знак следовать за ним.

Пройдя с десяток шагов, они снова оказались в изогнутом дугой холле. Поляк покосился на развалившегося на стуле могучего хранителя с журналом в руках и, не сбавляя шага, крепко сжал руку Геннадию: смотри! И только теперь Коршунов увидел узкую дверь, выкрашенную в тот же голубоватый цвет, что и стены. Когда они миновали холл и опять очутились в коридоре, Жан остановился.

— Охрона, — негромко сказал она. — Таемница…

— Понятно, — так же тихо ответил Геннадий. Погуляв еще минут пять со своим русским приятелем по радиоцентру, Жан взглянул на часы и заторопился: подошло время дежурства. На лестничной площадке они договорились о завтрашней встрече и попрощались. Геннадий неторопливо двинулся вниз по ступенькам, а Жан еще раз махнул ему рукой и чуть не бегом направился по коридору к секретной двери.

Добродушный поляк не видел, как странно повел себя его друг. Едва шаги Жана смолкли, Геннадий Коршунов остановился. Постоял несколько секунд, повернулся и так же неспешно поднялся по лестнице на площадку. Достал сигарету, тщательно размял, но закуривать не стал — снова сунул ее в карман пестрой рубашки. Вздохнул и, чуть втянув голову в плечи, деловито зашагал по коридору.

…Боль в спине стала нестерпимой: кончик проклятого напильника впился в тело и, казалось, погружался в него все глубже. Раз десять Геннадий менял позу, но ящик был слишком тесен, а напильник торчал как раз посередине. Дважды, ломая ногти, Геннадий пытался вытащить его из-под груды металлического хлама, но пальцы скользили, и напильник продолжал торчать, как торчал. Это становилось пыткой.

Светящиеся стрелки часов показывали, что он находится здесь чуть меньше четырех часов. Сейчас без двадцати восемь. Около пяти в комнатушку кто-то заглядывал: вероятно, заступивший на смену охранник проверял, все ли после звонка покинули радиоцентр. Последние два с половиной часа прошли спокойно, никто не заходил. И все же каждый раз, когда за дверью раздавались размеренные шаги охранника, курсирующего по коридору из конца в конец, Геннадий беспокойно напрягался.

Без двадцати восемь… Он решил пролежать в ящике до восьми ноль-ноль. Но сволочной напильник растягивает минуты до бесконечности. А ведь, в сущности, не все ли равно — ровно ли в восемь или в восемь без двадцати? На кой шут себя мучить?