Самуил Лурье - Полдень XXI век, 2012 № 10

«Туманность Андромеды» оказала серьезнейшее влияние не только на дальнейшее развитие советской фантастики, но и на мировоззрение тех, кто реально созидал будущее. Известно, например, что это произведение очень высоко оценивал Главный конструктор ракетно-космической техники Сергей Павлович Королёв, до того довольно пренебрежительно отзывавшийся о фантастике и фантастах. Можно предположить, что Ефремов заполнял некий идеологический вакуум, который для советских граждан того времени не могла и не умела заполнить официальная пропаганда: фактически писатель объяснял, зачем нужны эта странная власть и эта космонавтика, но главное — показывал, что именно «советская цивилизация» способна в перспективе дать миру.

Таким образом, утопия Ефремова сделалась органичной частью глобальной коммунистической эвхронии, объединявшей различные векторы целеполагания и образы будущего в общее непротиворечивое целое. Эвхрония пробуждала определенные ожидания, которые, как ни странно, продолжают жить даже после крушения коммунистической идеи. Однако сегодня эти ожидания ничем не подкреплены и должны быть отвергнуты, поскольку нет ничего опаснее для дальнейшего развития, чем реанимация архаичных идей.

Чтобы вернуться из утопии в реальность, мы разберем представления Ивана Ефремова о космической экспансии и докажем, что они основывались на ошибочных предпосылках и, как следствие, не могут быть использованы при моделировании будущего.

Иван Антонович Ефремов, как мы помним, был профессиональным палеонтологом, прекрасно разбирался в биологии и геологии. Понятно, что к теоретической космонавтике или практическому ракетостроению он никакого отношения не имел и мог почерпнуть информацию о ней только из научно-популярных статей и книг.

Метод работы Ефремова был довольно прост, о чем он прямо пишет в статье «На пути к роману «Туманность Андромеды»», опубликованной в журнале «Вопросы литературы» (№ 4, 1961 год):

«Еще в пору занятий наукой я выработал в себе привычку фиксировать те проблемы и гипотезы, которые занимали, волновали меня. У меня существовали специальные блокноты, которые я в шутку называл «премудрыми тетрадями». В них делались различные пометки, наброски для памяти. Когда появился интерес к литературе, круг вопросов, занимавших меня, естественно, расширился, что сказалось и на характере моих записей: они стали более подробными. Если раньше одной «премудрой тетради» мне хватало на несколько лет, то теперь я исписывал их две-три за год. Я заносил в них литературные идеи, но не просто «голую мысль», а ряд деталей, фактов, сведений, группировавшихся вокруг какого-то стержня. <…> Особенно много записей появилось в моих «премудрых тетрадях», когда обдумывалась «Туманность Андромеды». Меня интересовали вопросы передовой современной науки самого широкого профиля и преимущественно тех отраслей, которые я знал хуже: физики, химии, медицины и т. п. Несколько лет я внимательно следил за всем, что в этих науках происходило. Нужно было понять, над какими вопросами бьется мысль современных биологов, астрономов, физиков…»

Кроме того, Ефремов принадлежал к новому поколению русских ученых, которые ушли из кабинетов в поле, быстро приучившись любую идею поверять опытом. В повести «Звездные корабли» (1947) Иван Антонович очень хорошо показал работу такого ученого: столкнувшись с феноменом из посторонней области научного знания (астробиологии), персонаж обращается к уважаемым авторитетам в этой области, сам едет в обсерваторию, чтобы взглянуть в трубу телескопа на далекие звезды, дающие тепло и свет чуждым существам.

Не сомневаюсь, что если бы у Ефремова была возможность при написании «Туманности Андромеды» обратиться к руководителям ракетно-космической программы за консультацией, он дошел бы до самого Королёва и, возможно, добрался бы до первого ракетного полигона Капустин Яр, — однако из-за повышенной секретности, которая окружала деятельность советских ракетчиков, подобное вряд ли было реально. Достаточно вспомнить маленький факт, который красноречивее других характеризует эпоху: академик Сергей Павлович Королёв не мог публиковать статьи под собственной фамилией и пользовался псевдонимом «проф. К. Сергеев» (единственное исключение — статья «Основоположник ракетной техники», приуроченная к столетию Циолковского); сама его фамилия как Главного конструктора была рассекречена только после смерти.

Ивану Ефремову, который ничего не знал о Королёве, предлагался довольно большой выбор из популяризаторов космонавтики: Карл Гильзин, Феликс Зигель, Борис Ляпунов, Георгий Покровский, Юрий Хлебцевич, Ари Штернфельд. Все они имели достаточное количество публикаций и свое собственное видение перспектив развития космонавтики. Кого же из них предпочесть?..

Выскажу гипотезу: вариант космической экспансии, описанный в романе «Туманность Андромеды», имел в своей основе теоретические построения Ари Абрамовича Штернфельда, который в середине 1950-х годов был крупнейшим из теоретиков космонавтики, публикуемых в открытой печати. Собственно, именно Штернфельд привнес австрийский термин «Kosmonautik» в русский и французский языки, противопоставляя его более распространенной «астронавтике» и при этом резонно указывая, что «определение науки, изучающей движение в межпланетном пространстве, должно дать понятие о среде, в которой предполагается движение (космос), но не об одной из возможных его целей».

Расскажу немного о Штернфельде, поскольку он гораздо менее известен, чем Константин Циолковский, хотя в отдельных областях превзошел основоположника. Ари Абрамович был выходцем из польского города Серадз, учился в Ягеллонском университете в Кракове, затем — в Институте механики Нансийского университета во Франции. Там он увлекся проблематикой межпланетных полетов, переписывался с крупнейшими теоретиками того времени: Константином Циолковским, Робером Эсно-Пель-три, Германом Обертом и Вальтером Гоманом. В период с 1929 по 1933 годы он создал капитальный труд «Введение в космонавтику», представив его в Варшавском и Парижском университетах. В 1934 году Комитет астронавтики Французского астрономического общества отметил «Введение…» поощрительной премией, о чем не забывали упомянуть журналисты, представляя новые работы Штернфельда публике. Однако с французами у Ари Абрамовича не заладилось, и он переехал в Советский Союз, где устроился старшим инженером в Реактивный научно-исследовательский институт (РНИИ), причем сразу в отдел Сергея Королёва. «Введение в космонавтику» было переведено на русский и издано в 1937 году. В тот же период руководство РНИИ попало под каток репрессий за связи с маршалом Тухачевским, который курировал довоенную ракетную программу. Хотя Штернфельд лучше других сотрудников института подходил на звание «иностранного шпиона», ему повезло — он отделался увольнением, но позднее уже не смог найти работу по специальности, занявшись популяризацией. Его статьи и научно-фантастические очерки публиковались в журналах «Вокруг света», «Знание — сила», «Наука и жизнь», «Огонек», «Природа», «Техника — молодежи», «Юность», в газетах «Вечерняя Москва», «Комсомольская правда», «Красная звезда», «Московский комсомолец», «Московская правда» и других. Эти тексты активно переводились, издавались в европейских странах, в Китае и даже в Корее. Кроме того, Штернфельд не уходил окончательно из науки — его теоретические работы периодически появлялись в специальных изданиях, он запатентовал несколько изобретений. После войны начали выходить новые книги Штернфельда, в которых его теоретические изыскания удачно сочетаются с популярным изложением проблематики космической экспансии: «Полет в мировое пространство» (1949), «Межпланетные полеты» (1955, 1956), «Искусственные спутники Земли» (1956). Кстати, первую из книг иллюстрировал Николай Кольчицкий, работавший позднее со многими писателями-фантастами, — и благодаря его рисункам выкладки Штернфельда обрели изящную зримость.