Андрей Пасхин - Искатель. 2009. Выпуск №06

Тогда, помню, я впервые, как ни странно, начал серьезно задумываться над тем, что же такое со мной время от времени происходит — теперь-то я точно знал, что происходит только со мной, остальные живут одной-единственной жизнью, а после смерти… не знаю, может, и уходят куда-то в иной мир, в ад попадают или в рай, кому что дано, но никто, я точно знал, не хранил в памяти свои прежние смерти. Я начал спрашивать — осторожно, обиняками, а потом все настойчивее. К Марине приставал, как с ножом к горлу: лучше вспомни! Мало нам было радостей гарнизонного бытия — каждый день то разборки с женой прапорщика Матвеева, то Мария, жена старлея Баринова, какую-нибудь гадость устроит, то еще что… А тут я с идиотскими, как говорила Марина, вопросами. «Что ты ко мне прицепился? Что вспомнить? Не было у меня никого, кроме тебя, не было, придурок!»

Она убедила себя в том, что мои расспросы — от ревности, от того, что я дурью маюсь и воображаю, что еще в Баку был у нее кто-то, а может, и в гарнизонах кто-то был тоже, от такой жизни с кем угодно спутаешься. «Ты по себе судишь? Наверняка с кем-то успел переспать, вот мне же и мстишь!»

Чуть не дошло до развода, это нонсенс, какой развод, товарищи? Пустыня вокруг, уходить некуда, только в шизофрению…

Мы, конечно, помирились, однако я не только удостоверился, что не было у Марины «иножизненных» воспоминаний, но понял, что с кем-то она в Баку до меня гуляла… а может, и при мне тоже.

Служба была не скажу чтобы приятной, но довольно спокойной. От ближайшего относительно большого города нас отделяли триста километров пустыни, и делать там было решительно нечего — дыра дырой.

В отпуск, конечно, ездили — в Баку, к родным. Мои родители стремительно старели, каждый год я замечал разительные перемены, от которых сжималось сердце, — время играло в свои, всегда одинаковые игры. Мать Марины умерла в семьдесят четвертом. Я получил очередную лычку, мы обмывали в гарнизоне повышение, и тут пришла телеграмма. Марина поехала на похороны, а я не смог, нужно было принимать московское начальство, не нашедшее иного времени явиться на базу с инспекцией. Начальство осталось довольно, Марина, вернувшись, была в бешенстве. Обычное дело.

Бывая в Баку, я всякий раз, как на работу, ходил в Республиканскую библиотеку и штудировал книги сначала по психиатрии, потом по общей медицине, затем перешел на философию… Вспоминал, конечно, знания, доставшиеся в наследство от меня же, успевшего поработать в обсерватории, от меня, знавшего об устройстве Вселенной гораздо больше, чем положено по штату знать советскому ракетчику, пусть даже с высшим физическим образованием. Знания мои складывались и умножались, но толку все равно не было, потому что ни в одной книге я не нашел ничего подобного тому, что со мной уже четырежды происходило и, как я понимал, могло произойти в пятый раз.

Единственное, что я мог как-то связать с собственными смертями, — индийскую теорию реинкарнации, о которой прочитал очень немного в учебнике по научному атеизму и в паре антирелигиозных брошюр, где теорию эту развенчивали и объясняли ее нелепую и антинародную сущность. Сущность сущностью, но индусское верование хоть как-то совмещало жизнь со смертью и с возвращением из смерти в жизнь. Но почему таким странным и ужасным образом? По идее — если я правильно понимал написанное, — умерев в одном облике, человек мог через какое-то время родиться в другом, даже в облике животного, но именно родиться — с нуля, из материнской утробы и не помня в большинстве случаев ничего о прежних своих жизнях. У меня было совсем не так: умерев, я мгновенно ощущал себя вновь собой, ровно в том же возрасте, более того, как я понял, — в тот же момент, будто временная ткань мироздания не разрывалась, не теряла ни одного кванта. Я становился собой — но другим, с другой биографией, имевшей, впрочем, немало общего с предыдущими жизнями. Я всегда был бакинцем, всегда отмечал свой день рождения 12 марта 1945 года, и необычность даты всякий раз придавала мне уверенности в том, что с ней связана странная и необъяснимая моя особенность.

Я пристрастился к фантастике — думал, найду если не объяснение, то какую-нибудь наукоподобную идею. «Пристрастился» — слишком сильно сказано, конечно. Читал то, что удавалось достать, — на базе была книжная лавка, куда пару раз в год завозили художественную литературу. Я купил там несколько книг из серии «Зарубежная фантастика»: «В плену орбиты» Кэйдина, «Я, робот» Азимова… Там ничего не было ни об инкарнациях, ни о возрождении кого бы то ни было после смерти. Не понравилось.

В восьмидесятом меня перевели в Восточную Сибирь, пятьсот километров от Хабаровска, там построили мощную РЛС, наши ракеты имели теперь гораздо лучшую, чем прежде, систему наведения и организации радиоэлектронных помех. Климат на новом месте отличался от того, к какому мы с Мариной привыкли. Как Ленский с Онегиным, помните: «Лед и пламень»?.. Пламень остался в пустыне, а здесь был если не лед, то почти девять месяцев в году снег, снег, снег… Удивительно красивые места: тайга на сотни километров, первозданная природа.

Марине климат не очень подошел, в первую же зиму она подхватила пневмонию и долго лежала в лазарете, лечили ее и лекарствами, и шаман приезжал, как бы нелегально, будто привез для солдат бригаду художественной самодеятельности. Самодеятельность тоже была, но и шаман представление устроил ради Марины: прыгал, в бубен бил, вопил что-то не своим голосом… шаманил, в общем. Помогло. То ли лекарства, то ли заклинания, то ли организм взял свое — не знаю. Но что точно — Марина моя больше не болела.

В восемьдесят первом у нас родился Игорь. Сын. Долго ждали. Шутка ли — почти тринадцать лет ничего у нас с Мариной не получалось. Гарнизонный врач говорил: оба здоровы, трудитесь, ребята, и все будет в ажуре. Марина уже не ждала, и вдруг…

В восемьдесят третьем родилась Елочка, Елка, Леночка наша любимая. Марина расцвела — ушла с работы, оставила лабораторию в медпункте, сидела с детьми и была счастлива… То есть я так думал. Надеялся. Мне так казалось.

Что я еще хочу сказать о той жизни… Да, служба. Не уверен, что, дослужившись в конце концов до заместителя командира базы, я знал точно, какие у нас со Штатами счеты. Никсон собирался подписывать Договор о сокращении стратегических вооружений, но Никсона в семьдесят шестом скинули, а Картер повел дело по-новому, в результате чего нашим военно-космическим силам увеличили бюджет, и в поселке за год понастроили столько всякого, чего не могли сделать за прежние двадцать лет. Американцы начали конструировать и выводить в космос противоракетные системы нового поколения, в результате оказалось, что наши «Бураны» не только до целей могли не долететь, но даже в стратосферу подняться — сразу после пуска попадали под луч орбитального рентгеновского лазера.