Евгений Войскунский - Девичьи сны (сборник)

Иногда после ужина, отбившись от желающих проводить, гуляли по набережным – мимо разрушенных и уцелевших домов, мимо белого штабного судна «Ангара». Дойдя до красной башни маяка, поворачивали. Маяк бросал в сумрак вечера проблески сильного желтоватого света. Валя учила меня уму-разуму. Я помалкивала, думала о своей нескладной жизни. Вспоминала Ванины рассуждения – о работе ума «над сырым материалом жизни»… о том, что «чудовище-повседневность унижает все, что стремится подняться выше…».

Стремилась ли я подняться выше? Не знаю. Твердо знала одно: с Ваней я бы поднялась над повседневностью… с ним раскрылось бы и получило развитие все лучшее, что есть в душе… в моей оцепеневшей душе…

В библиотеке Дома офицеров я брала чтиво. Я читала Вале вслух куски из «Джен Эйр» – книги, которая мне безумно нравилась:

«– Я сегодня же повезу тебя в Милкот, и ты должна выбрать себе материй для платья. Говорю тебе, через месяц мы поженимся… а через несколько дней я увезу мое сокровище в страны, где ярче светит солнце; ты увидишь виноградники Франции и равнины Италии, увидишь все, что было замечательного в прошлом и есть в настоящем… все дороги, по которым бродил я, мы снова пройдем вместе. И везде, где побывало мое копыто, оставит свой след и твоя ножка сильфиды…»

– Сильфида, – кривила крупный рот Валя Сидельникова. – Ах, ах! Посмотрели бы те, кто так красиво сочиняют, на нашу жизнь. В девятнадцатом веке, может, и были такие мужчины, которые красиво говорили. А теперь? Только копыта и остались. Только и умеют – копытом в душу садануть.

Я томилась. Робкая надежда на письмо от Авдея Ивановича – на хоть какую-то весточку от Вани Мачихина – истаяла, оставив в душе холодную пустоту. Я места себе на находила от печали, от неуютности быта, от навязчивого стремления Вали Сидельниковой опекать меня. Так хотелось услышать: «Ты мое сокровище»… Так хотелось, чтобы меня увезли туда, где ярче светит солнце, – не обязательно на равнины Италии, бог с ними, каким это образом можно на них попасть? – но хотя бы в Баку. Там Приморский бульвар, акации и купальня, там жаркое солнце, там сумасшедший норд крутит пыльные столбы… Там – в далеком детстве – ласково поблескивало пенсне моего отца…

Смутно, тревожно было на душе.

Но вот прошла зима, на Балтийск обрушились теплые ветры с дождями. В небе плыли бесконечные стада облаков.

Однажды в апреле мы с Валей смотрели в Доме офицеров новый фильм «Глинка». Фильм был так себе, только мне очень не понравился Алейников – актер, которого я вообще-то любила, – в роли Пушкина. Знаете, в том эпизоде, где он сидит в ложе театра и взволнованно грызет ногти. Но не в этом дело. Мы вышли из кинозала и услышали вальс. Наверху, в танцевальном зале гремела радиола.

– Давай поднимемся, – предложила я.

Валя сперва воспротивилась, но потом снизошла к моему легкомыслию:

– Ладно, заглянем. Только на минутку.

Мы вошли в зал и остановились у стены. Под вкрадчивые вздохи саксофонов кружились пары – черные тужурки и цветастые платья. Валя держала меня под руку, чтобы я не поддалась соблазну, не сорвалась в круг с первым, кто пожелает пригласить.

Желающие не заставили себя ждать. Двое офицеров, только что вошедших в зал, прямиком направились к нам. Один был высокий, с вьющимися волосами, с таким, знаете, победоносным разворотом плеч. Второй – ниже ростом, остроносенький блондин. Валя крепче сжала мою руку. Ясно, ясно – никаких танцев, – мы же только на минутку…

– Разрешите вас пригласить? – услышала я вежливый голос.

Я качнула головой в знак отказа. Вдруг увидела его открытую улыбку, в ней было – не знаю, как определить, – удивление, что ли… может быть, восхищение… не знаю… В следующий миг я выдернула руку из Валиной осуждающей руки и шагнула к капитану – у него были капитанские погоны с голубым кантом, – и положила левую руку на жесткий погон, и почувствовала на спине теплую ладонь. Плавная волна вальса подхватила нас и понесла, понесла…

– Меня зовут Сергей, – сказал он, – Сергей Беспалов.

– Юля, – сказала я.

– Вы давно в Балтийске?

– Нет… Хотя давно уже. Полгода, даже больше…

– Где же вы скрывались, Юля?

Я пожала плечами. В большом зеркале, мимо которого мы скользили, я увидела свое раскрасневшееся растерянное лицо, надо бы остановиться, причесаться… прийти в себя…

А вальс наплывал волнами, и не было спасения. Валя загрызет. Замучает нравоучениями – ведь они, мужчины, все мерзавцы, им бы только… Вдруг я увидела ее желтую мелкокудрявую голову, покачивающуюся над плечом партнера. Валя танцевала с остроносеньким блондином! Ее лицо было замкнуто, губы плотно сжаты, весь ее вид выражал отвращение к партнеру, который был ниже ростом, – и тем не менее она танцевала!

– Почему вы улыбаетесь? – спросил Сергей Беспалов.

– Просто так, – сказала я.

Мы стали встречаться с «капитаном Сережей», как я вскоре его прозвала. Он служил в авиаполку и жил на косе, в поселке рядом с аэродромом. По воскресеньям он приезжал в Балтийск на рейсовом катере. Мы ходили в Дом офицеров – в кино и на танцы. В ресторан я долго не соглашалась идти – ресторан был последним бастионом Валиных запретов.

– Порядочный! – передразнивала она меня. – Все они под порядочных работают. А потом окажется, что женатый.

– Он был женат давно, до войны еще, и развелся.

– Развелся! Ну смотри, Юлька. Я тебя предупредила. Наплачешься со своим капитаном.

Что было делать? Сергей, что ж скрывать, нравился мне. Открытая натура – так, кажется, называется? – мне это всегда импонировало. Конечно, ему было далеко до Вани Мачихина с его умом, с его исканиями. Но Вани нет… нет больше в моей жизни… что же, в монастырь теперь записаться?

Наливалось голубизной весеннее небо, в которое ветер уносил запускаемые нами шарики. Все больше прибывало солнце. А море вдруг оказалось не привычно серым, а синим – почти таким же синим, как родной Каспий.

Весна сокрушительно растапливала льды, загромоздившие мою душу. Во мне что-то менялось, требовало исхода. Ах, боже мой, не моя ли прабабка, в конце-то концов, убежала с гусаром?

Мы гуляли по набережной, по парку, а когда настали летние дни, ходили на пляж. Сергей рассказывал о своей юности в Серпухове, об отце-священнике, о брате, убитом вражескими элементами в ходе коллективизации, о том, как из-за плохого социального происхождения не был принят в летное училище – и все же добился своего, стал младшим авиаспециалистом. Попыхивая трубкой, рассказывал о войне – о налетах на Берлин, о кровавых боях на Моонзундских островах, об обороне Ханко. Я слушала и поражалась – через какие муки и смертный ужас прошел этот рослый капитан с лицом, может быть, простоватым, но открытым, мужественным. Я читала восхищение в его светло-карих глазах, устремленных на меня, – и втайне радовалась. Нравилось, что он сдержан, не лезет целоваться. И в то же время – сама не знаю – я ожидала неизбежной минуты объяснения – и боялась ее.