Михаил Грешнов - ВАС ЗОВУТ "ЧЕТВЕРТЬ ТРЕТЬЕГО"? (Сборник НФ)

И Корнелия понимает и с улыбкой повторяет — очень точно, звук в звук:

— Дру-зья! Amici! Дру-зья!

Я показываю на Витьку и говорю латинское «amicus» и русское «друг». Потом показываю на себя и говорю то же самое.

Корнелия понимает и легко повторяет:

— Друк. Amicus. Друк. Дру-зья!

Потом вдруг лукаво улыбается и поднимает вверх палец:

— Sed magis amico veritas![15]

…Первую половину следующего дня мы проводим в ялтинских магазинах. И по мере того как Витькина тетка заходит с Корнелией в одну примерочную, в другую, в третью, она все сочувственнее и доверчивее глядит на свою юную попутчицу. Мы с Витькой не знаем, что происходит в этих примерочных. Но мы догадываемся об этом по смущенному и возбужденному лицу Корнелии, по глубоким вздохам тети Нины и по ее тихим, как бы к самой себе обращенным словам:

— Ровно дитя малое… Ничегошеньки не понимает… Это ж надо — комбинации шелковой сроду не видела…

И все-таки к обеду Корнелия одета. На ней остроносые черные туфельки, тонкие чулки и легкое, хотя и не самое модное платье.

Тут уж ничего не поделаешь — платье тетя Нина выбирала по своему вкусу. Из магазина в магазин мы носим новенький коричневый чемодан и укладываем в него тапочки, свертки с бельем, серый плащ, халат, купальник… Это очень здорово, что тетя Нина сообразила купить Корнелии купальник. Мы бы наверняка забыли.

В чемоданчике же лежит и черно-серебристый костюм Корнелии, в котором она еще сегодня утром выехала из Гурзуфа. Она сама вынесла из магазина этот костюм, завернутый в бумагу, и сама уложила его в чемодан. В этот же чемодан она положила и маленький белый ящичек, на котором я так, кроме ручек, ничего больше и не смог разглядеть.

Что могло быть в белом ящичке? Корнелия говорила, что может установить связь с космическим кораблем Гао… Может, это и есть ее передатчик?

Мы обедаем в открытом кафе, на набережной.

Мы берем бутылку «Массандры», и тетя Нина ворчит, что мы зря тратим деньги, что можно было бы пообедать и у нее, что нам еще хватит забот и расходов с этой странной девчонкой, которая точно с Луны свалилась — ничего не знает. Даже как чулки пристегиваются…

Витька слушает тетю Нину и конфузливо чешет затылок.

— Ничего, тетя Нина!.. Одну бутылочку можно… А от остальных нам все равно теперь придется отказаться… Бюджет не выдержит…

Пообедав, мы возвращаемся в Гурзуф. Нужно отвезти домой тетю Нину. Она торопится, потому что вечером уезжают квартиранты и надо принять у них комнату.

Тетя Нина оставляет нас ночевать у себя, хотя мы и собирались успеть к ночлегу в ялтинский кэмпинг.

— И не думайте, — решительно говорит она. — Никакого вам кэмпинга не надо. Зря деньги-то тратить… Да и не пустят вас всех в кэмпинг. У Корнелии паспорта-то, небось, нету?

— А ведь верно, тетя Нина, — говорит Витька. — Без паспорта не пустят… Как мы сразу не сообразили?

— Вы уж по дороге старайтесь квартиры для ночевки подыскивать, — советует тети Нина, — С квартирантов паспорта не спрашивают… — Она вздыхает. — Ох, и хлебнете вы еще с ней горя!..

Мы сидим с тетей Ниной рядом. Я вижу, как жалостливо глядит она на Корнелию. Она, видимо, никак не поймет, откуда взялась Корнелия и почему эта девушка не знает многих элементарных вещей.

Теория относительности для тети Нины — темный лес. Она и не слыхала про такую. Где ж ей понять, откуда взялась Корнелия?

Наконец, Витька останавливает в тетининином дворе машину и поворачивается к нам.

— Тетя Нина, — говорит он, — проведи с Корнелией инструктаж по поводу купальника, а? Мы бы сейчас на море пошли… А то уже второй день у моря и даже не искупнулись.

— Ладно уж, проведу! — Тетя Нина улыбается. — И где вы только ее такую нашли?..

Через час мы уже в море, в воде, по-вечернему теплой и нежной.

Корнелия входит в воду осторожно, боязливо, и я хочу подойти к ней и подать руку. Но Витька, уловив мое движение, удерживает меня:

— Подожди. Пусть сама.

— Мне кажется, она ни разу не купалась в море.

— Чудак, она просто отвыкла. Как она могла жить в Пантикапее и не купаться в море?

Мы оба восхищенно смотрим на нее. В сиреневом купальнике, тоненькая, тепло-белая, как статуэтка из мамонтовой кости, Корнелия удивительно хороша. Она понимает, что мы любуемся ею. Но я чувствую: есть что-то нехорошее в том, что мы любуемся ею оба, вместе. И, видно, она это тоже чувствует, потому что вдруг бросается в воду и плывет в море. Она плывет легко, уверенно, как будто плавала вчера, позавчера и вообще каждый день. И мы ошалело смотрим на нее, а потом бросаемся вдогонку. Но догнать ее не так-то просто. Она хорошо плавает. Однако мы все-таки ее догоняем, и она хохочет и кричит что-то звучное и веселое на своей латыни.

Мы плывем рядом и смеемся и тоже что-то кричим и впервые чувствуем себя с Корнелией легко, свободно и просто. Впервые за эти двое суток на нас не давят века, разделяющие наши годы рождения. Мы точно так же смеялись и дурачились бы с любой знакомой девчонкой.

Видимо, Корнелия чувствует то же самое, потому что, когда мы выходим из воды, она неожиданно кладет руки нам обоим на плечи и звонко, радостно произносит:

— Дру-зья! Дру-зья!

И добавляет слово, которое выучила сегодня за обедом:

— Ха-ро-ший! Bellus! Ха-ро-ший!

Проходит два месяца. Теперь я уже могу немного говорить по-латыни, а Корнелия так же может сказать самое необходимое по-русски. Понятно, что я все еще часто ошибаюсь, составляя в уме латинские фразы, и Корнелия мило смеется над моими ошибками. Она иногда тоже загнет по-русски что-нибудь такое, что хоть стой, хоть падай. Но она не обижается, когда я смеюсь. Она вообще не обидчивая.

Витька тоже понемногу зубрит латынь и уже может изъясняться на ней примерно в тех пределах, в каких изъяснялся я, когда Корнелия появилась у нашего костра.

Мы давно вернулись домой из отпуска и живем в городе, в который нас с Витькой, коренных москвичей, забросила судьба молодых специалистов.

Корнелия живет с нами. Вернее, не с нами, а со мной, потому что у моей квартирной хозяйки нашлась еще одна свободная комната.

Витька же до сих пор живет в маленькой комнатушке в коммунальной квартире, и устраивать Корнелию у него, понятно, было невозможно.

Если говорить откровенно, я очень рад, что так получилось.

Рад, потому что люблю Корнелию и давно не скрываю этого ни от себя, ни от нее, ни от Витьки.

Наверно, это плохо, что я не скрываю. Наверно, именно поэтому Корнелия так сдержанна и порой даже строга со мной. Пока она не была уверена в моей любви, она была совсем другой. Она была мягче и нежнее. Она глядела на меня порой такими глазами, какими можно глядеть только на близкого, дорогого человека. А с тех пор, как я сказал ей злосчастное это «агпо» — люблю, — она совершенно изменилась.