Марина Дяченко - Пещера. Ведьмин век. Долина Совести

Звук, возникший чуть не из-под кровати, заставил ее вздрогнуть. Ей почему-то не приходило в голову, что здесь, в палате, может так буднично и жизнерадостно зазвонить телефон.

– Госпожа Нимробец, добрый день… Я ваш лечащий врач, Столь Барис, я рад, что вы чувствуете себя лучше…

Павла механически потрогала пластырь на лбу. Неуверенно отозвалась:

– Спасибо…

– Я сделаю все возможное, чтобы поскорее вернуть вам полное душевное здоровье. Ни о чем не беспокойтесь; через несколько часов мы с вами встретимся и начнем лечение.

– Я…

– Да? Что вы хотели спросить?

– Дело в том, что моя сестра…

– Ей сообщили.

Павла закусила губу, воображая вытянувшееся в соломинку Стефанино лицо.

– А… она?

– Все в порядке. Ей все подробно объяснили, она желает вам скорейшего выздоровления, дело-то, в общем, несложное…

Павла проглотила слюну. Хорошо бы хоть спросить, как ее болезнь, вообще-то, называется.

– А еще… – пробормотала она просительно. – Господин Тритан Тодин, может быть, вы знаете, он работает в вашем ведомстве…

Кажется, ее собеседник запнулся. Буквально на долю секунды; впрочем, Павла могла и ошибиться. Как будто все на свете люди должны произносить имя Тритана с неизбывным трепетом…

– А… Он работал с вами по тестовой программе? Ему сообщили тоже.

– Так может быть, – Павла заговорила быстрее, будто боясь, что собеседник повесит трубку. – Может быть, мне можно с ним сегодня встретиться?..

Пауза, теперь уже явная.

– Видите ли, Павла… В ближайшее время не могу обещать вам никаких встреч. Минимум раздражителей, минимум впечатлений, как можно более полная изоляция – вы уж потерпите, ладно?

А вот это была неожиданность. Павла почему-то была уверена, что…

– Но он же врач, – сказала она беспомощно. – Он же этот… эксперт…

Голос в трубке обрел ту самую врачебную интонацию, против которой совершенно бесполезно возражать:

– Когда он будет ваш лечащий врач – тогда, может быть… А пока ваш врач – я. Да?

Павла снова потрогала пластырь на лбу. Интересно, что за картину выдают сейчас датчики…

– Ладно, – казала она через силу. – Что же делать.

– Все будет хорошо, Павла, – повторил, будто заклинание, невидимый доктор Барис. – До встречи…

– До встречи, – отозвалась она механически и, уже положив трубку, поняла, что встречаться с этим собеседником ей не особенно хочется.

Мелкие неприятности начались десятью минутами позже.

Пижама была ничего себе, вполне, между прочим, изящная; Павла натянула халат – и тут с ужасом обнаружила, что все подобающие санитарные удобства не считают нужным как-нибудь прятаться. Ни стенки, ни ширмочки – все на виду и так же естественно, как, скажем, журнальный столик. Часть обстановки…

Павла не то чтобы испугалась – ей стало муторно. Бесстыдный, открытый всем взорам унитаз был тягостным атрибутам ее нового статуса; она больна.

Ей захотелось выйти в коридор – может быть, где-нибудь отыщется более уютное отхожее место; входная дверь была не просто заперта – лишена ручки. Слепая часть стены, обитая мягким. Вероятно, затем, чтобы больной, возжелавший свободы, не разбил о запертую дверь свою хворую голову…

Павла уселась на кровать.

Вот чего-чего она в жизни не пробовала – так это сидеть под замком.

Выпустите меня, выпустите меня, выпустите…

…Хотя что она знает о так называемых «неустойчивых состояниях психики»?.. Что, если ей явится очередной сааг, и, спасаясь от собственной галлюцинации, она захочет выпрыгнуть в окошко?..

Этаж был пятый или шестой. В стекло вплавлена почти незаметная, очень красивая сеточка. Железное кружево…

Павла постояла у подоконника, глядя на далекую клумбу с пышным фонтаном; вернулась к кровати, подняла телефонную трубку и долго вслушивалась в ее равнодушное, бесстрастное молчание.

Что творится с миром? Еще вчера был такой невообразимо огромный, так что не мешало бы, право, чтобы он был поменьше… А уже сегодня его скрутили жгутом и запихали в скорлупку белой комнаты. Потому что все, что за окном не считается. Это не мир, это мертвая декорация, откуда Павле знать, что струи фонтана настоящие, в жизни она видывала столько подделок… Блестящие синтетические ленточки, поддуваемые снизу воздушной струей из пылесоса…

Это не навсегда, сказала она сама себе. Это временно. Это скоро закончится, это ненадолго…

Шутки шутками, но санитарными удобствами воспользоваться придется. Рано или поздно… причем скорее рано.

Она переборола малодушное желание поскорее отодрать со лба проклятый пластырь. Если им надо наблюдать – пусть наблюдают. Может быть, скорее вылечат…

Им следует наблюдать.

Она вздрогнула от непонятного беспокойства, подняла глаза к потолку. Пробежалась взглядом по узорам и трещинам; рисованные завитушки, призванные давать отдохновение бродячему безумному взгляду…

Так и есть. Вот. Крохотная круглая выемка с еле заметной линзочкой внутри. И напротив… В двух углах. Два бессонных всевидящих глаза.

Минут пятнадцать Павла сидела, подавленная, смотрела в простыню и глотала слезы.

Вот что бывает с теми, кому наяву видятся черные сааги. Вот что с ними бывает – для их же пользы; человек десять бесстрастных наблюдателей стоят сейчас перед монитором и смотрят, как Павла Нимробец собирается справить нужду…

Это что, тоже необходимо для ее скорейшего излечения?!

А может быть, и все сто, спросил внутренний насмешливый голос. Давай, не сковывай воображение, целая площадь бессовестных врачей собрались перед экраном затем только, чтобы…

Павла разозлилась.

Сняла с кровати голубую простыню, укрылась ею с головой, соорудив некое подобие передвижной палатки. В таком виде добрела до унитаза, раскинула шатер над его белоснежной чашей и мысленно показала всем наблюдателям длинный язык.

Розовый схруль – не добыча. Отплюнув окровавленную шкурку, черный хищник продолжил путь – странно раздраженный, будто несчастное маленькое животное поиздевалось над ним, предоставив себя в качестве жертвы.

Он плыл из коридора в коридор. Он тек. И Пещера привычно смолкала ему навстречу. И меркли лишайники, и стайки светящихся жуков втягивались в невидимые щели и дыры. А он – черный сааг – шел. Но шествие не приносило ему удовлетворения.

За углом, в преддверии огромного темного зала, короткая шерсть его встала дыбом. Здесь…

Он не помнил. Он не помнил неестественной двуногой фигуры, однако глаза его ушли еще глубже в кость, а лапы подогнулись, прижимая брюхо к камню. Здесь лежал он, беспомощный, жертва…