Следы на траве (сборник) - Андрей Всеволодович Дмитрук
И вдруг умолк, потому что понял, как глупо прозвучит эта фраза.
— Вот именно, — сказал командир. — Деревня и пальцем не шевельнет, если старуха не побежит жаловаться… Право на самоопределение. Невмешательство. Уважение к чужой истории. Они трубят об этом на каждом шагу.
— Но… дали же они нам свои ВВ?
— Опять-таки дали нам, по просьбе нашего правительства, а не сами полезли в кашу. Есть разница.
Немного посидев с опущенными долу глазами, Син Тиеу добавил:
— Земля не хочет марать руки? Может быть, она и права. Нельзя разрушать сложившийся образ. А я не землянин. Руки испачкать не боюсь. Они и так уже и в дерьме, и в крови…
— Ладно, — полностью овладев собой, примирительно сказал Войцех. — Что же ты собираешься делать?
— Играть по самой крупной, — ответил Самоан. — Я не выпущу ракеты. И не только потому, что опасаюсь жалоб Гизеллы и вмешательства землян. Ракеты — наше, местное оружие. В глазах людей я буду выглядеть просто террористом. Узурпатором власти. Придется много сил потратить на усмирение… Я думал все эти дни. Рассчитывал так и этак. И пришел к выводу: разгром клана должен произойти по-другому. Так, чтобы стало ясно: сами Круги Обитания уничтожили «Стальной ветер». А некто Син Тиеу Самоан — только их посланник. Вершитель воли.
— Но… как ты это сделаешь?
Син Тиеу встал. Заложив руки за спину, стал мягко расхаживать по кабинету, вырубленному в скале. Говорил как никогда тихо, доверительно. Войцех замер у стола, ловя каждое слово.
— Понимаешь, я давно об этом думаю. Думаю, почему человека так трудно воспитывать. Делать добрым, честным, благородным. Дашь ему мало — озвереет от нищеты, от зависти. Дашь много — пресытится, закапризничает…
Он резко остановился, поднял указательный палец.
— Однажды будто свет блеснул. После твоих книг, кстати. Биологические потребности! Слишком они сильны в человеке. Для зверя инстинкт — единственное руководство, ему не из чего выбирать. Самосохранение, тяга к сытости, половое влечение… А человеку разумному, культурному эти потребности мешают. Недаром во всех священных книгах мира сказано: обуздывай плоть! Вот я и подумал: отчего так неодолимы телесные надобности? А оттого, что каждой соответствует зона в мозгу. Поступил, как природа велит, — тебе хорошо, сладко. Пошел против — мозг бьет тревогу, страдаешь…
Голембиовский слушал с возраставшим недоумением, еще не понимая, как эти неуклюжие рассуждения танкиста, начитавшегося популярной литературы, соотносятся с тем кровавым, что задумал Самоан. А тот продолжал, увлекаясь:
— Отсюда идея: сделать так, чтобы эти мозговые зоны включались от совсем других поступков! Скажем, помог ближнему в беде — ощутил наслаждение, как от хорошего обеда; выполнил работу для общества — будто провел ночь любви… Когда ты добрый — тебе хорошо. Когда злой — больно… Спросишь, возможно ли это на практике? Отвечу: да, возможно. Находясь в Вольной Деревне, я дал задание киберпомощнику. Есть готовая схема перестройки нервных связей. Можно спокойно программировать регенераторы…
Он сел напротив оцепеневшего Войцеха, положил руку ему на колено:
— Ты и запрограммируешь, товарищ революционный комиссар Нового Асгарда! Тебе, брат, доверяю создание людей нового типа… Что, не рад?
…Вот оно, значит, что накапливал в памяти молчаливый «азиат», тайком от спесивой пани Голембиовской похаживая за книгами к Войцеху, слушая разъяснения студента по ключевым вопросам бытия! А студент, чванясь своими познаниями, соловьем разливался о любви и долге, о Боге, справедливости, истине… И о том говаривал, что эволюция земная по отношению к разумному существу все, что могла, уже совершила, и теперь лишь постылым грузом для духа становится тело с путаницей темных инстинктов…
Для Войцеха, богатого наследника, намеренного жить изящно и утонченно, была эта тема лишь пьянящей игрой ума. Для мрачного, изломанного Самоана, по-собачьи привязавшегося к ласковому барчуку, идея природного несовершенства человеческого стала бикфордовым шнуром, много лет горевшим во тьме.
И вот — сокрушительно взрывается мина! Завтра сработают равнодушные вариаторы вероятности; «королевские питоны» материализуются над Домом Семьи. Ужас омертвит столицу, войска клана будут бессильны против возникающих из ничего и в никуда исчезающих солдат Син Тиеу…
Вмешается ли Земля, когда новый диктатор перебьет всех в Доме Семьи, расправится со столичным гарнизоном и начнет строить регенераторные центры, чтобы потом сотнями тысяч гнать туда людей — кроить из них ангелов? Что предпримут Координаторы, услышав, как в краю нейрохирургического равенства сводные хоры запоют осанну Преобразователю, сделавшему поцелуй — скучным, а бесплатное рытье канала — сладким, как поцелуй?..
Что бы там ни было — кошмар надо предотвратить…
— Ладно, — командир усмехнулся так, будто улыбка стоила ему физического усилия. — Иди, дружище, спать. Можешь даже принять снотворное. Завтра у нас тяжелый день.
Машинально пожав руку Син Тиеу, Войцех вышел, притворил за собой массивную стальную дверь. Все кругом спало; мертвенно горели дежурные плафоны в начале и в конце пустого коридора.
…Как это ни больно, но бывшего отцовского механика-водителя, одинокого, обиженного людьми «азиата», тайком пробиравшегося в комнату своего друга-студента, — этого человека придется запереть в прошлом и любить, как дорогого покойника. Нынешний Син Тиеу к нему отношения не имеет…
Ступенями, вырубленными в скале, Войцех решительно свернул к верхним горизонтам убежища, где был ангар вертолетов.
…Вот она, бронированная камера, похожая на автофургон, скромно стоящая в тылу «королевских питонов». Ее освещает прожектор; перед ней выхаживает особый часовой, и царапанье подков на его каблуках при резких поворотах разносится по всему ангару… Вот она, гладкая серая коробка с округленными углами. Там, внутри, плавает колышущаяся, словно желток в воде, двухметровая луна, и сиреневые полосы катятся от ее экватора к полюсам. Стали единым невещественным телом, слились до поры вариаторы вероятности. Что переживает, о чем думает в темноте, в одиночестве это раздельно-слиянное диво, ни машина, ни живое существо, которому и определения не подберешь в языке Вальхаллы?..
Повинуясь жесту Голембиовского, солдат набрал цифровую комбинацию замка. Отползла створка. Тамбур. Зажигается лампа. Опять кнопки с цифрами — код знают только офицеры… Ну, скорее! Сезам, откройся!..
Нежные отсветы, словно от ручья в лунную ночь, легли на лицо адъютанта. Он сосредоточился, как можно яснее представляя себе центральную площадь Вольной Деревни. Прежде всего много солнца и хмельного, молодящего морского воздуха; затем — дома в стиле помпейских вилл, одноэтажные, с изящными портиками, сплошь увитые виноградом. Между ними — обелиски кипарисов, расточительно цветущие магнолии… Выше по склону бухты — дымчатый хрусталь регенераторной клиники, кружащиеся световые плоскости над входом в Тоннель Связи, пучок сталагмитов — информкомплекс «Земля»; «Мир детства», похожий на все сразу: на коралловый куст, на бабочку, на раковину стромбуса… А посреди площади, небольшой и уютной, — парящая без пьедестала серебристая статуя. Крылатая женщина, сильная и прекрасная, отведя назад обнаженные руки,
