Альгис Будрис - Падающий факел

Что за невероятные законы правят вселенной, где человек доброй воли и возвышенных устремлений становится убийцей с лицом не хуже чем у самой Смерти? Кто и где решил, что побег Майкла Вайермана будет стоить другому живому бытию жизни?

Он заслуживал наказания, он был убежден в этом, и только невыносимая боль могла быть принята как достойная его злодеяний кара. Он ступил в коридор подобно хищнику, оставившему свое логово ради охоты и, глядя, в свете всего случившегося, сейчас назад, Майкл представлялся себе самому настолько мелким и эгоистичным, что выразить эти переживания обычными словами он просто не мог.

Где тот мир, в котором можно было бы оправдать нападение на разумное существо и его убийство путем внезапного жестокого удара, сопровождаемого звуком ломающихся хрящей, который будет преследовать его теперь всю жизнь? Этот звук и сейчас отдается эхом в его ушах – он слышит этот хруст, словно молодой пришелец опять и опять в муках и хрипах гибнет подле него. Нет закона и права, по которому людей можно заставлять производить такие уродливые и отвратительные звуки. Он голыми руками лишил этого человека всех достоинств живого существа, лишил судьбы. И для чего? Для того только, чтобы он, Майкл Вайерман, мог еще немного порезвиться на свободе. И кто же такой этот Майкл Вайерман, чтобы за час его свободы следовала такая цена? Что за печать проклятия лежит на нем?

Он начал задумчиво перебирать содержимое примитивного шкафчика-аптечки над умывальником. Он отлично понимал, что очень скоро пришельцы оставят свои попытки немедленной его поимки, догадаются, что он сумел найти или получить где-то убежище, и начнут уже другие, более медленные, основательные и планомерные поиски, которые приведут их к нему рано или поздно, если он будет медлить и останется так близко к штабу, который конечно же станет отправной точкой расширяющихся зон обысков по площадям.

И что теперь? – закричал он самому себе. Что за мир меня окружает, и кто такой в нем я, и что это за правила, которые соединили нас в одно? Где впервые я сделал неверный шаг, где взяла начало эта цепочка ужасных ошибок?

Человек менее чувствительный, чем Майкл Вайерман, и более спокойный постепенно сумел бы вычислить отправную точку этой последовательности и найти ответы на другие вопросы. Человек грубый и равнодушный не стал бы думать об этом вообще. За исключением Майкла Вайермана, почти любой человек либо пришел бы к какому-то выводу, либо решил обойтись без него. Но любой из этих людей наверняка не оказался бы на месте Майкла, человека редкостной и печальной судьбы.

Именно здесь, в убогой ванной, Майкл Вайерман в очередной и последний раз почти решился сдаться. И сдайся он, мир так и не узнал бы ничего о том, что случилось с ним. Тысячи похожих на него молодых и не очень молодых людей доходили до того же предела, что и он, останавливались перед этим пределом, задавали себе те же самые вопросы, что и он, а потом канули, растворяясь в океане извечной пассивности. И лишь некоторые из этих тысяч решались на следующий шаг.

Бездумно и больше под влиянием рефлексов, Майкл начал залечивать свои раны. Он свернул из ваты шарики и засунул их в ноздри, потом обернул сломанный палец тремя слоями лейкопластыря. После этого он как мог привел в порядок лоб, то есть смазал края раны йодом и быстро залепил ее заранее вырезанной полоской пластыря. Тут ему пришлось потрудиться, потому что на мокрой от крови и воды коже пластырь отказывался держаться и всякий раз отваливался, но, снова и снова вытирая окрестности раны насухо и быстро прижимая туда нашлепку из пластыря, он таки сумел соорудить нечто, удерживающееся на месте. С неровно приклеенным ко лбу пластырем он выглядел не менее уродливо, чем без него, но теперь он мог хотя бы вымыть как следует лицо. Оставалось придумать, что сделать с ребрами, и он как раз стаскивал с себя грязную армейскую рубашку, когда в дверь ванной нерешительно постучали.

– Да? – ответил он сильно в нос и сам удивился своему голосу.

– Вы все еще в ванной? – спросила его старушка сквозь дверь. – У вас все в порядке?

– Да.

Что ему с ней делать? Как долго ему можно будет здесь оставаться и можно ли положиться на эту женщину вообще?

– Вам ничего не нужно?

Она хочет помочь ему? Чудно, он об этом совсем не думал. В своих мыслях он всегда был один-одинешенек.

– Да, нет… хотя – у вас нет случайно широкого пластыря?

– В аптечке должен быть. Вы еще не смотрели там? – живо отозвалась старушка.

– Боюсь, что такой пластырь мне не подойдет.

Майкл открыл дверь ванной, и пожилая леди торопливо отступила в глубь коридора.

– Кажется, у меня сломаны ребра.

– Ах, Боже мой! Боже мой!

Возбужденно-театральная реакция женщины насторожила Майкла. Глядя на нее, он никак не мог сообразить, что кроется за ее участием – желание задержать его до прихода полиции и получить награду или искреннее сочувствие.

Старушка просияла.

– Я схожу в аптеку и куплю вам пластырь! Это здесь рядом, за углом.

– Нет! – моментально выкрикнул он, горячо и решительно. – Они могут…

Майкл замолчал.

– У вас нет случайно изоленты?

– Изоленты? Конечно, есть! Сами видите, этот дом такой старый. Пришельцы давно уже хотят снести его, да все никак не соберутся. Трубы все время текут. Мне то и дело приходится оборачивать их изолентой.

– Спасибо, вы очень добры.

Не стоило напоминать пожилой леди, что она преступила закон, сейчас этот момент лучше было обойти молчанием. Пришельцы наверняка уже следят за теми, кто покупает в аптеках предметы первой помощи; преследователи без сомнений уже обнаружили в разбитой машине следы его крови.

Не успел Майкл решить, может ли он отпускать старушку от себя или нет, как та торопливо засеменила куда-то в конец коридора и скрылась из глаз. Неосторожность и доверчивость могут дорого ему обойтись, подумал он.

Хозяйка ушла, и он снова остался один. И глядя на себя в зеркало в маленькой пахнущей сыростью ванной комнатке, где негде было укрыться от пули и некуда было бежать, он вдруг понял, что теперь его жизнь полностью зависит от женщины, которой он в жизни не доверился бы и которая прямо сейчас занята чем-то, о чем он понятия не имеет.

Эта мысль почему-то не испугала его. Он негодовал; был просто взбешен неуклюжестью мира, в котором то и дело попадал в зависимость от милости капризных истеричек, где во имя спасения жизни приходилось лгать, а слово правды влекло за собой неминуемую гибель; возмущен тем, что ждать от этого мира милости за содеянное добро так же глупо, как пытаться вычерпать океан наперстком.

К тому времени когда старушка наконец вернулась, ничего особенного с Майклом Вайерманом не случилось; не было рядом с ним ни камеры фотографа, ни репортера с блокнотом, чтобы увековечить момент истины для будущего мира. Он просто стоял в тесной ванной совсем один и ждал.