Павел Комарницкий - 30 июня

— М-да… Вот заключение экспертизы по вашему дельцу. Действительно, пули в головах ваших… гм… жертв не обнаружены. Зато имеются обширные внутренние повреждения, в том числе и термические.

— Да, Ульрих говорил, что эти пули действуют именно так. Взрываются и сгорают в присутствии воды, в том числе и в мягких тканях тела. Якобы это делает невозможным определение оружия, из которого стреляли.

— И чего только эти немцы не придумают… — хмыкнул урядник — Где револьвер?

— Я его выбросил на ходу из машины, по дороге домой. Я был в таком состоянии… Скажите, Пётр Семёнович, вам приходилось стрелять в живых людей?

Теперь урядник смотрел на студента с сочувствием.

— Ладно, вот протокол, распишитесь и прочтите… Ну то есть наоборот. А почему ваш друг не явился вместе с вами? Он обязан, как свидетель…

— У богатых свои причуды — медленно, равнодушно сказал Борис — Он не пожелал больше знаться с убийцей.

— Ваш друг поступил неблагородно, вы не находите? — прищурился урядник.

— Нахожу — всё так же равнодушно подтвердил Борис — Бог ему судья.

— Ладно — крякнул Пётр Семёнович — Я полагаю, брать вас под стражу покуда излишне, поскольку вы явились с повинной. Вы покуда находитесь под домашним арестом. Из дома ни ногой, ясно?

— Спасибо, Пётр Семёнович. Я пойду?

— Да уж… Последний вопрос — урядник снова прищурился — И где это вы так стрелять-то выучились, господин Переверзев? Всем четверым точно промеж глаз…

— Не знаю — Борис улыбнулся растерянно — Само как-то вышло, ей-богу.

Эпилог

— Простите, сэр, мне, кажется, сюда?

Рослый, упитанный констебль оторвал наконец взгляд от созерцания хмурого октябрьского неба, обычного для Лондона, и поглядел на бумагу, которую протягивал ему пожилой, потрёпанного вида человек. Всё ясно, русский эмигрант…

— Да, проходите — полицейский даже не добавил «мистер». Очень надо, всех оборванцев, понаехавших в благословенную Великобританию, величать ещё…

Борис Переверзев, в свою очередь, не стал благодарить полисмена. Толкнув дверь, вошёл в здание, где располагалась очередная «миссия помощи жертвам большевизма». Не то чтобы Борис особо рассчитывал на помощь со стороны этой самой миссии. За время скитаний в эмиграции он немало нагляделся на самые разнообразные миссии и комиссии, твёрдо уяснив — здесь, на Западе, человек без средств никого, в сущности, сам по себе не интересует. Его либо используют для каких-то своих целей люди со средствами, либо ещё проще — сами эти фонды и миссии служат для отмывания тех же самых средств, а «бедные жертвы» всего лишь предлогом для этого процесса. Но пренебрегать в его положении любыми, даже призрачными возможностями глупо. Вдруг чудо случится? Человеку вообще свойственна надежда на чудо. Разумеется, далеко не со всеми верующими в чудеса эти чудеса случаются. Но с людьми, утратившими в своей душе веру в чудеса, чудеса не случаются никогда.

— Простите, вы крайний? Я за вами буду.

Пожилой мужчина, по виду вроде как бывший казак, восседавший на неудобном низеньком пуфике, неодобрительно покосился на нового претендента. Мало того, читалось в его взгляде, что просрали Россию-матушку, интеллигенты задрипанные, так и тут норовят у честного мужика его долю отнять… Работа небось не резиновая, на всех не хватит… Опять на улицу идти, побираться, или на сортировку мусора…

Оказавшись в Англии, Борис первое время пытался искать занятие по душе — к примеру, сделаться астрономом в Королевском обществе. Смешно вспомнить! Очень скоро выяснилось, что в астрономах Королевское общество недостатка не испытывает, и вообще, тут даже пасторы имеют о душе весьма смутное представление, не говоря уже о её потребностях.

Осознав эту истину, Борис начал искать работу не для души, а для тела, то есть любую хорошо оплачиваемую. Но и тут оказалось не всё так просто. Работа «для тела» в Англии имелась, да вот хорошо платили тут только своим. Русскому же эмигранту платить норовили хорошо если половину, а то и треть от заработка коренного англичанина. А иначе какой смысл брать на работу эмигрантов?

Но всё-таки Борис приспособился. Он поселился в лондонском пригороде, в маленькой комнатке в мансарде у одинокой старушки, обиженной на весь мир и зачем-то старательно копившей золотые гинеи, уже давным-давно вышедшие из оборота. Году в двадцать третьем или двадцать четвёртом Борис даже купил себе небольшую двухдюймовую трубу на треноге, слабое подобие телескопа. Но вскоре совсем бросил это занятие. Во-первых, сильно уставал на работе. Во-вторых, небо над Лондоном практически никогда не благоприятствовало астрономическим наблюдениям — не тучи, так смог. И в-третьих, после того давнего, безвозвратно утраченного цейсовского инструмента теперешняя «позорная труба» только портила настроение, подобно тому, как если бы скрипач, привыкший к скрипке Страдивари, был вынужден играть на русской лучковой пиле.

Но где-то в самой глубине души Борис осознавал, что есть и четвёртая причина, самая главная. Его чудо уже произошло, и больше не повторится.

Дверь, за которой заседала вожделённая миссия-комиссия, отворилась, и в коридор вышел долговязый лысый мужчина с вислыми запорожскими усами на изрядно уже испитом лице. Бормоча невнятные проклятия, человек широким шагом устремился на выход.

— Следующий, проходите!

Отставной казак вздрогнул, перекрестился и шагнул в дверь, тут же за ним закрывшуюся. Борис проводил его взглядом, привалился к стене, вытянув ноги. Пуфиков тут понатыкали, надо же… Нет чтобы лавки поставить в присутственном месте…

Да, приспособился господин Переверзев к новой жизни на чужбине. Освоил английский язык, и даже весьма прилично, не коверкая слова, мог изъясняться на различные темы. Сумел даже получить британское гражданство, а это ой как не просто. Сыт, одет, обут… Вообще-то жизнью в понимании русского человека такое прозябание назвать трудно. Жизнь по русским понятиям — это ожидание в будущем чего-то большого и светлого. Ожидание чуда, если угодно. А если человек просто отбывает срок на земле перед собственной кончиной, то это уже не жизнь, а существование.

И всё бы так и тянулось, не наступи этот тысяча девятьсот двадцать девятый год. Кризис, который всё чаще теперь зовут уже Великой Депрессией.

К счастью, к этому времени у Бориса скопилось кое-что на чёрный день, поскольку жил он очень скромно, и даже от небогатого заработка у него оставались определённые излишки. Благодаря этим сбережениям он до сих пор жил у старушки в мансарде, а не переехал под один из лондонских мостов. Правда, старушка, лишившаяся почти всех своих квартирантов ввиду полной их неплатёжеспособности, согласилась временно снизить тихому русскому плату за жильё — очевидно, из страха лишиться последнего постояльца. Вот только такое состояние не могло тянуться бесконечно. Борис последнее время всё ожидал, что приедут судебные приставы и выселят старушку вон за неуплату налогов и прочего, заодно очистив дом от накопившегося хлама и завалявшегося на чердаке одинокого русского эмигранта. Но старушка упорно держалась, вероятно, пустив в ход заветные гинеи из сундучка…