Артем Абрамов - Место покоя Моего

Кричащими, молящими, молчащими, смердящими, больными и здоровыми, молодыми и дряхлыми. Казалось, вся Галилея явилась сюда, чтобы устроить этот странный митинг. Лишь два дня прошло с того момента, как Иешуа исцелил парализованные руки капернаумского парнишки. Два коротких дня. Для распространения новостей масса времени, как оказалось.

Иешуа сидел в доме и в буквальном смысле принимал больных. Этакий земский врач. В качестве ассистентов были местные рыбаки, третьего дня сильно пораженные увиденным чудом и крепко уверовавшие в чудесные умения плотника из Назарета. А ему, плотнику, только этого и надо. Больше веры — легче делать чудеса.

Материалист Петр уже усвоил эту рабочую закономерность…

Поток больных начался рано утром. Первым принесли местного калеку Исава. Старика в Капернауме знали все — он был завсегдатаем рыбного рынка. Выпрашивая подачку, ползал по земле, волоча за собой тонкие серые обездвиженные ноги. Исав был безумен и все время выкрикивал странные, никому не понятные фразы, но к его воплям все в поселке уже давно привыкли. Однако после той достопамятной бури, наутро, когда торговцы только раскладывали свой товар, никто не слышал знакомых криков безумца. Кто-то решил выяснить: часом, не умер ли старик, и, поискав, нашли его сидящим под деревом и плачущим. Увидев людей, он утер слезы и очень отчетливо сказал: «Здесь Спаситель!» После этого он больше не бредил, а только тихо просил прохожих отнести его «к Спасителю».

С него-то, с Исава, все и началось.

Теперь, когда солнце уже высоко, через руки Иешуа успело пройти человек сто — сто пятьдесят. Петр, начавший было считать, вскоре сбился и бросил это дело. Кому тут нужна документальная точность?.. Уж не ему лично. По предварительным прикидкам, Иешуа уже намного превысил количество излеченных, означенное в четырех Евангелиях.

Если поначалу Иешуа тратил на каждого пациента по пятнадцать или двадцать минут, то теперь только прикасался рукой к больному или, напротив, подносил его руку к своему лбу и отпускал. Люди благодарили его, пытались расплатиться, совали деньги, просили забрать скот, но Иешуа только улыбался в ответ. Эффективность лечения, правда, была всегда разной. С парализованными конечностями назаретянин справлялся довольно неплохо, а вот полностью недвижимых людей поставить на ноги ему пока не удавалось. Он просил не уносить их, обещал, что займется позже. Но так или иначе люди уходили счастливыми, даже если сразу не происходило резких изменений в лучшую сторону в их болезни. С абсолютно необъяснимым ехидством — с чего бы? — Петр отметил, что одним махом очистить кожу прокаженного Иешуа не может. Многое он, в общем, не может сразу, с ходу. Но люди веровали в свое выздоровление и, похоже, щедро делились верой со своим врачевателем. С каждым новым человеком Иешуа становился все менее напряженным, начал улыбаться, шутил с рыбаками, стоявшими у входа и сдерживавшими народ. Мастер явно ощущал изменения, происходившие в его подопечном — не было теперь темных мысленных блоков, не было придушенных эмоций. Иешуа источал дивный сладко-розовый запах, который был способен уловить только Петр, запах счастья.

Кстати, о запахе. Очень скоро воздух в доме пропитался теми ароматами, которые свойственны нищим, калекам, живущим на улице беднякам, да еще добавить к этому — гнойные раны у многих, тоже запашок — не из сладких… В общем, Петр вежливо удалился на крышу — и воздухом подышать, и масштабы нашествия сирых и убогих оценить.

Счастье. Вот вам еще одно эфемерное понятие, которого нет в скупом лексиконе докладных, объяснительных, рапортов и прочей отчетной макулатуры. Надо с этим мириться. Никогда не было, а теперь вот будет. Петр был настроен решительно — мало ли чего никогда не было! В его нынешнем задании все для всех впервые — и для Службы, и для него самого.

В ровном море толпы, почти на горизонте, Петр со своего наблюдательного пункта вдруг увидел нечто странное, нехарактерное для происходящих событий. С окраины поселка, взрезая людские массы, к побережью, а значит, и к дому Фомы двигались всадники. Плотный отряд порядка двадцати человек старался держать постоянную скорость, не обращая внимания на то и дело попадавшихся под копыта людей. Мастеру с его суперзрением было хорошо видно, что люди, ехавшие верхом, были вооружены дубинками, копьями и луками, а на голове у каждого повязан кроваво-красный платок.

Сомнений не было — это зилоты. Летучие, неплохо оснащенные, почти неуловимые отряды зилотов — борцов за независимость от римского правления, периодически возникали то там, то здесь, совершали налеты на римские патрули, грабили дома лояльных властям людей и безжалостно убивали всякого, кто симпатизировал чужеземцам. Все это вершилось под девизом: «Никакой власти, кроме власти Закона, и никакого царя, кроме Бога». На отряды зилотов римлянами периодически устраивались облавы, но, как правило, уничтожить полностью их не удавалось — хорошо знающие местность, родившиеся на этой земле люди легко терялись среди простого населения, которое к зилотам относилось хорошо, хотя и побаивалось. А как не опасаться вооруженного человека?..

Через несколько минут конный отряд, оттеснив от дома всех прочих людей, жаждавших чуда, занял пятачок перед входом. Всадники были возбуждены, несмотря на явную усталость, лошади фыркали, трясли мордами и роняли на песок пену. Зилоты привезли раненого. Он лежал на попоне ничком, уткнувшись лицом в гриву, привязанный к шее коня широким кожаным ремнем. Одежда на его спине пропиталась кровью: видимо, рана была большая и глубокая. Четверо спешившихся людей отвязали раненого, осторожно пронесли его в дом, положили перед Иешуа. Самый широкоплечий и мощный из приехавших — предводитель, склонил голову и произнес:

— Приветствуем тебя, Равви! Мы приехали за помощью к тебе. У нас раненый. Ты сможешь ему помочь?

Иешуа на секунду задержал взгляд на оружии, которое пришедшие не выпускали из рук, и ответил:

— Конечно. Как его имя?

— Его зовут Иуда. А я… — Говоривший чуть изменился в лице, горделиво приподнял голову. — Я — Варавва. Ты знаешь, кто мы такие?

— Мне все равно, кто вы. — Иешуа невозмутимо глядел Варавве в глаза. Этот человек ранен. Вот что важно. Кем бы он ни был, я вылечу его.

— Ты стал бы лечить римлянина или самарянина? — спросил Варавва с нажимом.

— А они разве не люди? Разве они не испытывают боли? Молодец Иешуа, подумал Петр. Спокоен, как скала. А от этого Чапаева иудейского ненависть ко всем и вся так и прет.

Варавва зло сплюнул на пол и вышел. За ним последовали остальные.

Иуда лежал перед Иешуа на низком топчане лицом вниз и тихо стонал. Назаретянин разорвал на нем одежду, обнажив огромную, через всю спину, рану с ровными краями. Не иначе римский меч, отметил Петр, скользящий удар наотмашь. По закону, только римлянам позволялось носить такое оружие. Но зилоты были бы плохими воинами, если бы не брали трофеи… Иешуа снял с раненого остатки одежды, явив взорам не только грязное, в синяках, тело, но и тот самый короткий римский меч, пристегнутый к поясу. На рукоятке, там, где должен был быть орел герб римского войска, красовались теперь вполне определенного вида шрамы: новый хозяин меча камнем стесал ненавистную эмблему.