Андрей Лазарчук - Параграф 78

   – Намного длиннее.

   – Лимпопо, Лимпопо, Лимпопо… (шаги заклацали снова; где это он идёт, по какой лестнице?..) – Это в Африке?

   – В Африке.

   – А в Африке, а в Африке, на жаркой Лимпопо лежит и плачет в Африке несчастный гиппопо. Любовь и страсть в глазах его, тоска в изгибе губ…

   Я услышал (уже не понимая, по интеркому ли – или с помощью моих распластанных повсюду щупальцев) мягкий щелчок предохранителя – и понял, что Фест видит меня, а видеть меня он мог только с одного места, сквозь решётку вентиляции в торце коридора, как раз за моей спиной.

   Я сделал движение корпусом вправо, а сам шагнул влево, в дверную нишу. Это было что-то вроде кладовки.

   Фест не выстрелил. Я снова услышал движение предохранителя.

   – Так что насчёт загадки? – спросил я.

   – А в Иордане вообще-то водятся крокодилы?

   – Водятся. Но они короче, чем те, которые в Лимпопо.

   – А бегемоты?

   – Тоже короче.

   – Интересная речка.

   – Уссышься, до чего интересная.

   В стенке кладовки была железная дверь, и я подбирал к ней ключ. По плану, за этой дверью должны быть очистные сооружения.

   Дверь открылась, потянуло затхлостью, но не вонью, как можно было ожидать. Пахло, как в давно не проветриваемом сыроватом гардеробе, и где-то в углу стояли вёдра с половыми тряпками…

   Я медленно пошёл по трапу. Справа и ниже находились три круглых бассейна, прикрытых мутно-прозрачными колпаками. Под колпаками медленно кружились с трудом различимые тёмные карусели.

   – Молчишь? – спросил я. – Сдаёшься?

   – Только в смысле разгадки.

   – Это потому, обезьяна, что в реке Иордан водятся только обрезанные крокодилы.

   Фест заржал. Под это ржание я встал на перила трапа, нащупал решётку вентиляции и подтянулся, повиснув на ней. Вогнал носок ботинка между прутьями. Фест как раз отсмеялся…

   Универсальным инструментом я открутил все гайки, кроме одной, верхней левой, на которой решётки и повисла. Аккуратно, не слишком шумя, перенёс своё тело в канал. Там было очень пыльно.

   (Фест «активизировался» позже меня, и он ещё не всё знал и не очень ориентировался в своих новых возможностях. Он полагал, что стал очень умным, хитрым и чертовски коварным, и становился всё более умным каждую минуту, и поэтому вот решился на обрезание, чтобы потянуть время и стать ещё умнее – да только ползать ему сейчас трудновато… Он залез в вентиляционную камеру, там можно стоять, а я к нему именно подползал, и в этом было одно из моих преимуществ…)

   – А почему ты меня так хотел шлёпнуть, командир?

   – Шлёпнуть? Не хотел, нет. Это другое…

   – Другое?

   – Ну да. Рассматривай это как быстрое повышение по службе.

   – Спешка нужна только когда? При ловле блох да при ебле офицерских жён.

   – В смысле – раньше начнёшь, раньше кончишь?

   – Жизнь без спешки летит слишком быстро, командир. Ты не слышал, кто-нибудь замечал, как она кончается?

   – Вот ты мне сейчас и расскажешь…

   – Кстати, командир! Наконец-то ученые открыли секрет долголетия ежей. Оказывается, никакого секрета нет. Да и живут они, собственно, недолго…

   Иногда склонность к старым, проверенным временем вещам очень помогает. Объясняю: современные гранаты, что РГО, что БШГ

   – взрываются при ударе о препятствие. А старенькие РГД-5 – просто через четыре секунды после того, как отскочит спусковой рычаг. Так вот, если бы я запасся не антиквариатом, а модерном, то сейчас пролетал бы, как фанера: мне нужно было катнуть гранату по каналу, как бильярдный шар: от двух бортов в лузу: канал здесь изгибался под прямым углом, и за углом Фест меня ждал.

   А кроме того, он сделал ставку на технику, поэтому уши его были закрыты наушниками, а руки заняты пультом интеркома; я же старательно направлял голос назад (учили нас когда-то и сценической речи, и было дело – старик Куценко тащил меня на профессиональную сцену, да вот не срослось) – в результате Фесту казалось, что я всё ещё где-то там, в зале очистных сооружений; возможно, вожусь с вентиляционной решёткой…

   Хорошо, что я не бросил гранату, а быстренько «прощупал» то место, куда она должна была попасть. Феста там не было, был только пульт и пищащий брелок (один из переносных терминалов интеркома, его Фест подобрал где-то в жилых помещениях или вообще снял с трупа, он прихватывал всё блестящее, как сорока или как цыганка; вот, пригодилось).

   Отлично. Я быстро, уже не таясь, переместился на то место, откуда недавно убрался Фест.

   Где же он сам?

   – Ты ведь всё ещё рассчитываешь смыться отсюда, Фест, – сказал я. Мой голос разнёсся по всем точкам громкой связи бытового отсека. – Но как? И зачем? Нам в лучшем случае осталось двенадцать часов жизни и часов восемь сознания. На что же ты рассчитываешь?

   На пульте слабо мигнул один из огоньков.

   – Ровно на то же самое, на что и ты, командир. Ты ведь тоже намерен выжить.

   – Не понимаю, – сказал я.

   – Набрасываю схему, – сказал Фест, заворачивая куда-то за угол. – Идея с пуском ракет была дурной, признаю. Но. Берётся кусок чего-то, содержащего вирус. А лучше – берётся живая крыска. Берётся она подмышку. Крыска – под мышку. Под другую мышку берётся агрегат, который стоит в углу. Всё это вместе со мной выдвигается на поверхность, начальству даётся сигнал…

   – Знаешь, Фест, – сказал я, – ты какой-то странный. Умный, а дурак. Если это было возможно – почему док этим не воспользовался?

   – А он не настоящий, командир. Он – как в том кине про чужого. Помнишь кино?

   – Это где всех съели?

   – Ага. Вот я и понял: наш док – тоже типа терминатор. Он потом оживёт. Ты обратил внимание: все нормальные люди в голову себе палят, а он – в грудную клетку?

   – Профессионал, знает, куда бить. Нет, Фестиваль, тут другое… Ты не задумывался, почему так чётко собрали нашу группу – именно тех, кто тогда в доме был или около? Хряп и Гризли в холодке валялись, их и не включили в состав.

   – А Соболь?

   – Про Соболя я долго думал. Ты обратил внимание, что он всё время где-то вне поля зрения оказывался? И до операции, и после? А на операции – в самом центре?

   – Ну и что?

   – А то, что Соболь кормился с двух рук. Компренэ?

   – Не компренэ. Никак я этого не могу компренэ. Да и врёшь ты всё.

   – Не всё. Я никогда не вру всё. Это бессмысленно. Так вот, я тебе точно говорю: нас собрали по полстране и засунули сюда, глубоко под воду, откуда мы точно не уйдём – почему?