Джон Уиндем - Мидвичские кукушки

– Не все так просто, – терпеливо сказал Бернард. – Возможно, он не чувствовал себя вправе раскрыть какие-то аспекты своей работы. При следующей встрече, если вы позволите мне пойти вместе с вами, он может оказаться более разговорчивым и объяснит случившееся значительно лучше, чем я.

С этими словами он встал. Мы тоже поднялись. Начальник полиции сухо попрощался и направился к выходу. Бернард, едва заметно подмигнув нам, тоже попрощался и вышел следом.

Зеллаби опустился в кресло и, тяжело вздохнув, принялся рассеянно искать портсигар.

– Я не знаком с доктором Торренсом, – сказал я, – но весьма ему сочувствую.

– Не стоит, – сказал Зеллаби. – Осторожность полковника Уэсткотта раздражает, но она пассивна. Осторожность же Торренса всегда отличалась агрессивностью. Если сейчас ситуация станет достаточно ясной для сэра Джон с помощью Торренса, это будет лишь воздаянием. Но сейчас меня больше интересует позиция вашего полковника Уэсткотта. Можно сказать, что барьер стал чуть ниже. Если уж он нашел общий язык с сэром Джоном, надеюсь, что он и нам сможет кое-что рассказать. Интересно, почему? Ведь это как раз та ситуация, которой он всячески старался избежать. Мидвичский мешок становится слишком маленьким для такого кота. Так почему же полковника это совершенно не волнует? – Слегка постукивая по подлокотнику кресла, Зеллаби погрузился в размышления.

Вскоре вернулась Антея, покинувшая нас, когда сэр Джон подкреплялся вторым бокалом мадеры. Зеллаби заметил ее не сразу, и прошло несколько мгновений, пока он вернулся к реальности и сообразил, какое выражение у нее на лице.

– Что случилось, дорогая? – спросил он и тут же добавил, вспомнив: – Я думал, что ты отправилась в Трейнскую больницу с рогом изобилия.

– Я и поехала, – сказала она. – А теперь вернулась. Кажется, нам не разрешают покидать поселок.

Зеллаби выпрямился в кресле.

– Это абсурд. Старый дурак не мог наложить арест на весь поселок. Как мировой судья… – возмущенно начал он.

– Сэр Джон здесь ни при чем. Это Дети. Они выставили посты на всех дорогах и не выпускают нас.

– Не может быть! – воскликнул Зеллаби. – Очень любопытно. Хотел бы я знать…

– К черту любопытство! – оборвала его жена. – Это очень неприятно и просто оскорбительно. И опасно, – добавила она, – поскольку мы не знаем, чего еще нам ждать.

Зеллаби спросил, как это выглядело. Антея объяснила, а в конце добавила:

– Но это касается только нас – я имею в виду жителей поселка. Остальным они позволяют спокойно приходить и уходить, когда заблагорассудится.

– Вероятно, у них есть на то причина, – произнес Зеллаби.

Антея возмущенно посмотрела на него.

– Не сомневаюсь. Возможно, это даже представляет большой социологический интерес, но сейчас мне хотелось бы знать другое – что с этим делать?

– Дорогая моя, – успокаивающе сказал Зеллаби, – я разделяю твои чувства, но ведь мы знали, что, если Дети захотят вмешаться в нашу жизнь, остановить их нам не удастся. Ну а теперь, по каким-то причинам, которые, признаюсь, мне не ясны, им, очевидно, это потребовалось.

– Но, Гордон, ведь в Трейнской больнице находятся серьезно пострадавшие люди. Родственники хотят их навестить.

– Дорогая, я не вижу, что тут можно сделать, кроме как найти одного из Детей и объяснить это ему по-человечески. Они могут это понять, но на самом деле все зависит от причин, по которым они так поступают, ты со мной согласна?

Антея недовольно нахмурилась. Она начала было что-то говорить, но потом передумала, укоризненно взглянула на него и вышла. Когда дверь за ней закрылась, Зеллаби покачал головой.

– Самоуверенность мужчин – лишь поза, самоуверенность женщин – один из краеугольных камней ее Я. Мы иногда размышляем об участи господствовавших когда-то динозавров и о том, когда и как завершится наш собственный недолгий век. Женщина же – о, нет. Ее вечность – догмат ее веры. Великие войны и бедствия приходят и уходят, народы возникают и исчезают, империи распадаются среди страданий и смерти, но все это преходяще: она же, женщина, – нечто вечное, она – суть бытия; она пребудет вовеки. Она не верит в динозавров, она, собственно, не верит, что мир существовал и до ее появления. Мужчины могут строить и разрушать, и играть в свои игрушки, они лишь создают ненужные помехи, эфемерные блага, в то время как женщина, связанная таинственной пуповиной с самим Великим Древом Жизни, знает о своей необходимости. Интересно, пребывала ли в свое время в подобной уверенности самка динозавра?

Он замолчал, столь явно ожидая моей реплики, что я спросил:

– А как это относится к нынешней ситуации?

– Если мужчина считает мысль о своей неполноценности отвратительной, то у женщины такая мысль не может даже возникнуть. А раз она не в состоянии представить это, то она сочтет подобное заявление просто глупостью.

Казалось, Зеллаби снова ждал моей реакции.

– Если вы имеете в виду, что мы видим нечто, чего миссис Зеллаби видеть не может…

– Друг мой, если вы не ослеплены чувством собственного превосходства, вы должны понимать, что мы – люди, – как и все наши предшественники, когда-то должны будем уступить свое место другим. Для этого есть два пути: либо мы уничтожим себя сами, либо не сможем противостоять вторжению каких-то других существ. Сейчас мы оказались лицом к лицу с высшими волей и разумом. И что же мы можем этому противопоставить?

– Это звучит уж слишком безнадежно, – сказал я. – Если вы говорите всерьез, то не слишком ли это «крупный» вывод из достаточно мелкого случая?

– То же самое говорила и моя жена, когда этот случай был существенно меньше и младше, – заметил Зеллаби. – Она не могла примириться с мыслью, что столь невероятное событие могло произойти здесь, в обычной английской деревне. Напрасно я пытался убедить ее, что такое событие одинаково невероятно где бы то ни было. Ей казалось, что такие вещи должны происходить в более экзотических местах – например, на острове Бали или в Мексике; ведь такие происшествия всегда случаются с кем-то другим. К несчастью, это произошло именно здесь, и происходящее оснований для оптимизма не дает…

– Меня больше беспокоит не это, а ваши предположения, – сказал я. – В особенности ваше утверждение, что Дети могут делать все, что считают нужным, и остановить их невозможно.

– Глупо понимать это столь буквально. Возможно, и сумеем, но это будет нелегко. Мы – жалкие, физически слабые существа по сравнению со многими животными, но мы превосходим их, потому что обладаем более развитым мозгом. Победить нас может лишь Некто с еще более развитым мозгом. Нам это вроде бы и не угрожало: во-первых, появление подобного существа казалось невероятным, а во-вторых, казалось еще менее вероятным, что мы позволили бы этому существу дожить до момента, когда оно станет для нас опасным. Однако вот она – очередная штучка из бездонного ящика Пандоры эволюции: разум-мозаика, вернее, две мозаики – одна из тридцати, другая из двадцати восьми камешков. Что мы, с нашими индивидуальными мозгами, крайне неуклюже общающимися друг с другом, можем противопоставить тридцати разумам, которые работают как один?