Ричард Морган - Видоизмененный углерод

Муэдзин умолк.

Виртуальность. Те, в чьи руки я попал, заглянули ко мне в память и вытащили вот это. На Шарии я повидал самые страшные картины человеческого страдания. А шарианская религиозная полиция пользовалась такой же популярностью в программном обеспечении для ведения допросов, как и Ангина Чандра в порнографических боевиках. И вот сейчас меня поместили на жестокую виртуальную Шарию, загрузив в женскую оболочку.

Как-то раз Сара, напившись почти до бесчувствия, сказала: «Такеси, женщины — это особый вид. Тут не может быть двух мнений. Мужчина — просто мутация, имеющая больше мускулов и вдвое меньше нервов. Машина, умеющая только драться и трахаться». Мой личный опыт перекрестнополой загрузки подтверждал эту теорию. Быть женщиной — испытание чувств, невыносимое для мужчины. Осязание, прикосновение значат гораздо больше, образуя канал связи с окружающим миром, который мужская плоть инстинктивно стремится наглухо закрыть. Для мужчины кожа — защитный барьер. Для женщины — орган общения.

В этом есть свои недостатки.

Возможно, именно вследствие этого качества у женщин болевой порог гораздо выше, чем у мужчин. Однако раз в месяц менструальный цикл низвергает женщин на самое дно.

Нейрохимии у меня не было. Я проверил.

Ни боевой подготовки, ни рефлекса агрессии.

Ничего.

На молодой коже не было даже мозолей.

Дверь с грохотом распахнулась, и я подскочил от неожиданности. Меня прошиб холодный пот. В комнату вошли двое бородатых мужчин с чёрными горящими глазами. Оба из-за жары были одеты в свободные льняные балахоны. Один держал в руках рулон клейкой ленты, другой — небольшую газовую горелку. Я бросился на них лишь для того, чтобы перебороть леденящий душу панический рефлекс и попытаться унять чувство полной беспомощности.

Мужчина с рулоном клейкой ленты без труда отбил мои слабые руки и наотмашь ударил по лицу. Я повалился на пол. Застыл, ощупывая языком онемевшую скулу, чувствуя во рту кислый привкус крови. Один из бородачей дернул меня за руку, поднимая на ноги. Я словно в тумане увидел лицо другого, того, что нанес удар, и попытался сосредоточить на нем взгляд.

— Итак, — сказал он, — приступим к делу.

Я выбросил вперед свободную руку, попробовав выцарапать ему глаза. Подготовка чрезвычайных посланников сообщила движениям быстроту, позволившую ногтям стремительно понестись в сторону цели, но точности мне не хватило. Я промахнулся. Все же два ногтя впились бородачу в щеку, оставляя кровавые полосы. Вскрикнув, он отскочил назад.

— Ах ты мерзкая сучка! — выругался он, ощупав рукой щеку и увидев на ладони следы крови.

— О, пожалуйста, не надо, — с трудом выдавил я, двигая неонемевшей стороной скулы. — Неужели вы собираетесь придерживаться этого глупого сценария? Лишь потому, что на мне надето вот это…

Я испуганно осекся. Лицо бородача расплылось в довольной ухмылке.

— Значит, ты не Ирена Элиотт, — заявил он. — Что ж, начинаем делать успехи.

На этот раз он ударил меня под ребра, лишив возможности дышать и парализовав легкие. Я беспомощно перевесился через его руку, словно упавшее с вешалки пальто, а затем сполз на пол, пытаясь сделать вдох. Мне удалось испустить лишь сдавленный хрип. Я корчился на полу, а где-то высоко надо мной бородач забрал у напарника клейкую ленту и отмотал кусок длиной четверть метра. Отрываясь, лента издала омерзительный треск, напоминающий звук отдираемой от плоти кожи. Оторвав кусок зубами, бородач присел на корточки и прилепил моё правое запястье к полу. Я стал извиваться и дергаться, словно лягушка под действием гальванического разряда. Бородачу потребовалось какое-то время, чтобы поймать вторую руку и повторить процесс. На поверхность прорвалось непреодолимое желание кричать, к которому я не имел никакого отношения. Я его подавил. Бесполезно. Лучше сберечь силы.

Жесткий пол неуютно прижимал нежную кожу локтей. Услышав скрежет, я повернул голову назад. Второй бородач придвинул из дальнего конца комнаты два табурета. Пока тот, что бил меня, раздвигал мои ноги и приклеивал их лентой к полу, второй, внимательный зритель, уселся на табурет, достал пачку сигарет и вытряс одну. Широко усмехнувшись, он сунул сигарету в рот и взял газовую горелку. Его напарник отошел в сторону, наслаждаясь работой. Первый бородач предложил ему пачку. Тот отказался. Пожав плечами, курильщик зажег горелку и склонил голову, прикуривая от неё.

— Ты расскажешь нам, — сказал он, размахивая сигаретой и оставляя в воздухе дымный след, — все, что тебе известно о «Закутке Джерри» и Элизабет Элиотт.

В тишине комнаты негромко шипела и потрескивала горелка. В окно наверху проникал солнечный свет, принося с собой бесконечно тихие звуки многолюдного города.

Крик все продолжается и продолжается, становится громче и пронзительнее, выходя за рамки того, что я считал возможным в человеческих силах, разрывая мой слух. Красные подтеки застилают взор.

Инненининненининненин..

Шатаясь, ко мне приближается Джимми де Сото «Санджет» куда-то пропал, руки прижаты к окровавленному лицу Вопли исходят от качающейся фигуры, и сперва кажется, что их издает система слежения, обнаружившая опасное заражение местности. Я машинально проверяю показания наплечного датчика, затем сквозь агонизирующий крик прорывается полуразличимый обрывок слова, и я понимаю, что это Джимми.

Он стоит, выпрямившись во весь рост, прекрасная мишень для снайпера даже в хаосе бомбардировки. Я бросаюсь вперед, сбиваю Джимми с ног и тащу под прикрытие обвалившейся стены. Переворачиваю на спину, чтобы узнать, что с его лицом, а он продолжает кричать. С огромным усилием я отрываю его руки от лица, и в полумраке на меня таращится пустая левая глазница. Пальцы Джимми испачканы липкой слизью раздавленного глазного яблока.

— Джимми! ДЖИММИ! В чем дело, мать твою…

Раздирающий душу крик не затихает. Мне приходится приложить все силы, чтобы не дать Джимми вырвать уцелевший правый глаз, дико вращающийся в глазнице. Постепенно до меня доходит, в чем дело, и спина покрывается холодным потом.

Вирусная атака.

Оставив Джимми в покое, я оборачиваюсь к нашим и ору что есть мочи:

— Санитара! Санитара! Поражена память полушарий! Вирусная атака!

Мой голос словно проникает в глубокую пещеру: я слышу, как предупреждение разносится эхом по побережью Инненина.

Через какое-то время тебя оставляют в покое, истерзанного и израненного. Так бывает всегда. Это дает время подумать о том, что с тобой уже сделали и, что гораздо важнее, ещё не сделали. Лихорадочный бред, наполненный картинами того, что ждет впереди, является почти таким же действенным орудием в руках мучителей, как острые ножи и раскаленное железо.