Павел Парфин - Сувенир для бога

- Ты меня задушиш-ш-шь, ир-р-род проклятый, - прохрипел Валька. Астровар, не обращая на него внимания, начал втягивать хлысты обратно в рукава. У Вальки от такого зрелища чуть глаза на лоб не повылазили. Живые канатики натянулись, в рукавах на уровне плеч что-то задвигалось, кажется, даже закрутилось, будто там заработали две миниатюрные лебедки. Крепко схваченный хлыстами, Дьяченко с ужасом наблюдал, как медленно приближается к нему раскрасневшаяся, ставшая похожей на переспелую тыкву харя карлика. "Черт, что он собирается со мной делать?!"

- Я покажу тебе мой мир. Наши миры, - ответил на немой вопрос человека астровар. Он замер, уткнувшись кончиком приплюснутого носа в Валькин нос, упершись тяжелыми башмаками в его грудь. - Гляди, человече! Гляди до тех пор, пока миры не выстроятся в одну ось!

С этими словами Эрза моргнул. Его пухлые веки, больше похожие на губы ребенка, жадно сомкнулись на правом глазе Дьяченко, будто спешили проглотить его. От неожиданности Валька вскрикнул, но в следующее мгновение увидел такое, что заставило его позабыть об утраченном глазе. Он словно заглянул в чужую душу. В буквальном смысле заглянул.

*26*

Поначалу показалось, что затягивает в воронку. Словно там, куда человек осмелился устремить взгляд, заработала невидимая центрифуга. Р-р-раз и закрутилась-завелась желто-зеленая масса, отталкивающая на вид, неоднородная, сочащаяся, точно крупно рубленные листья салата с яичным желтком. Глядя на живое подобие пищи, закрученное адским смерчем, молниеносно исчезавшее в маленьком черном зеве, Дьяченко машинально сглотнул слюну. Он вдруг почувствовал, как за салатной массой, быстро набирая скорость, устремилась его душа. Метя в центр - в черный маленький зев! А-а-аа!! Казалось, человека разрывает от крика. Ж-ж-ж-жахх!! Сдирая кожу с несуществующей плоти, Валькина душа влетела в узкий канал...

Черно-о-оо! Ш-ш-шых! Дьяченко зажмурил глаз от внезапной вспышки света. Ненадолго. Ярчайший и плотный, как стеклоткань, свет раздвинул веки, ураганом пронесся по Валькиному микрокосму. Разомкнул веки, точно отмычкой, - и ворвался внутрь, обласкал неожиданно те участки мозга, которые еще можно чем-то удивить... "Ух ты!" - от восхищения душа Дьяченко развернулась, как парашют, и сладко запарила над цветущей землей. Не-ве-со-мо-ость! Свобода! Раздолье! Сколько вокруг цветов! От многоцветья зарябило в глазу... Вдруг душа, ощутив неприятный холодок, вновь завертелась, закружилась, будто неосторожно угодила на невидимую карусель, где сорваны тормоза. А-а-аа! В правом Валькином глазу все слилось в сплошной мутный ряд, в невнятный угрожающий мазок... И Дьяченко потерял сознание...

Они были прекрасны! На кого-то очень похожие. На кого? Может, на оживших Принца и Дюймовочку? На мириады принцев и дюймовочек! С такими же изящными хрупкими телами. С большими красивыми глазами, как у героев японских мультяшек. С райскими улыбками, с шелковыми глазами. В снежных париках и великолепных бирюзовых камзолах и рейтузах, в розово-золотистых платьях со шлейфом достоинств и добродетелей позади.

Они проходили так близко, что Дьяченко мог разглядеть капли влаги и мелкие прыщики на их фантастически юных лицах. Казалось, ему ничего не стоит коснуться их диковинных одежд, потрепать по нецелованным щекам - для этого нужно всего лишь протянуть руку. Подумав так, Валька почувствовал себя неловко: он не знал, где его руки, где вообще он весь. Может, он стоит сейчас совсем голый, а эти невинные создания пялятся на него, как на идиота?.. Охваченный тревожными мыслями, Дьяченко попытался вспомнить, как он здесь оказался. Нервничая все больше, напрягал память, силясь выдавить из нее, словно из выжатого лимона, хоть какие-то воспоминания, пусть даже обрывочные, бессвязные.

От беспокойных дум Вальку неожиданно отвлекла песня. Совершенно не замечая присутствия чужака, не подозревая о том стыде и волнении, которые вдруг овладели им, юные создания подхватили песенку, начатую одним большеглазым принцем. При этом, поочередно лаская, они передавали из рук в руки маленького зеленовато-черного зверька - не то норку, не то узкоспиную кошку. Когда они дружно запели, Дьяченко удивился их голосам. Несмотря на миловидную, почти детскую внешность местных жителей, в их голосах улавливался заметный треск и грубые, низкие нотки.

Хороший кот, хороший кот!

Таким он был, поверь, всегда.

Кот садит райский огород

И скажет громко грядкам: "Да!

Расти, пырей и сельдерей!

Расти и ты, мой храбрый Принц!

Ты победишь за восемь дней,

Но как убитый рухнешь ниц.

Расти и ты, чей голос зол,

Но золота твоя душа.

Не знаю, кто ты - грек, монгол,

Но без тебя как без ножа.

Расти, Дюймовочка, где тень,

Где правит балом лебеда.

Твой срок придет, наступит день

Разгонит тень твоя звезда".

Хороший кот, любимый кот

Таким останется всегда.

Взошел на небе огород:

Взошла удача и беда,

Взошел успех, порок и лень,

Тщеславие, гляди, вот-вот

Лозу закинет за плетень...

В том огороде все растет.

Повсюду кто-то славно прет,

Корнями небо теребя.

Садовник кот, любимчик кот

Благословит росток любя.

Взошел невиданный народ,

Цвести желая долгий век...

Но будет суд. И старый кот

Не всех возьмет с собой в ковчег.

Прекрасные создания пели, пронзенные вдоль и поперек стрелами света - теми самыми, что прежде ослепили и очаровали человека. Пронзенные вдоль и поперек зелеными, нет, изумрудными ростками - назойливыми и вездесущими, подобными лианам и одновременно ужасно смахивавшими на щупальца или хлысты, которыми Эрза пытался убить Дьяченко. Эрза?.. Эрза! Где ты, Эрза, черт тебя подери?! Зелено-черная кошка как сиганет на Дьяченко!

- Не смей браниться в мире астроваров! - раздался возмущенный голос Эрза. Где-то внутри человека исходил негодованием карлик. - Астровары чище и смиренней любой твоей благородной фантазии. Смотри и запоминай. Смотри и причащайся. Другого такого случая я тебе больше не предоставлю.

С этими словами Эрза каким-то странным образом развернул правый глаз Дьяченко, так что в первое мгновение все увиденное им вдруг перевернулось с ног на голову. Зато спустя минуту-другую, когда картинка вновь обрела в Валькином сознании прежнюю устойчивость и четкость, перед ним предстал совершенно новый свет.

Его словно повели по улочкам необыкновенного города, очень похожего на средневековый. С тенями вместо мостов, с тенями вместо тихой реки, с тенями вместо узких, вытянутых по вертикали окон, казалось, абсолютно безлюдных домов. Без джостика и мышки, обладая лишь цепким зрением одного, правого, глаза, Дьяченко свободно путешествовал по незнакомому городу.