Рэй Брэдбери - Сборник 9 КОНВЕКТОР ТОЙНБИ

Он выпалил все это на одном дыхании.

Его сын окаменел на краю бассейна.

– Сорок дорожек! Марш!

– Марш! – выкрикнул мальчик и нырнул в бассейн.

Мальчишеское тело вошло в воду, руки яростно замелькали в воздухе, и это отрезвило Сида. Он закрыл глаза.

Расплывшись в ухмылке, отец мальчика отвернулся и стал наблюдать, как сын вспенивает воду летнего бассейна.

– Я в его возрасте так не умел, – сказал он. – Джентльмены.

После этого он коротко кивнул и неспешно удалился.

Сиду оставалось только разбежаться и прыгнуть в бассейн. Он проплыл двадцать дорожек. За мальчиком ему было не угнаться. Выбравшись из воды, Сид рухнул на землю, но его лицо больше не горело гневом.

– Готов поспорить, – прошептал он, вытирая лицо полотенцем, – в один прекрасный день мальчишка взбунтуется и прикончит этого гада!

– Как сказано у Хемингуэя, – ответил я, наблюдая за сыном сержанта, отмахавшим тридцать пятую дорожку, – этим можно утешаться, правда?39

В последний раз, в последний день, когда я их видел, отец мальчика пружинисто расхаживал у бассейна, вытряхивал пепельницы (в этом деле ему не было равных), подвигал столы, выстраивал в шеренгу кресла и шезлонги, раскладывал на скамейках свежие полотенца безупречными, математически выверенными стопками. Даже в том, как он драил кафель, была какая-то геометрическая точность. Он чеканил шаг, без устали поправлял и передвигал все, что возможно, и лишь изредка поднимал голову и стрелял взглядом, желая убедиться, что его отряд, его взвод, его рота часами стоит без движения по стойке смирно и чем-то напоминает флажок на мачте: волосы развеваются на летнем ветру, взгляд устремлен за горизонт, губы сжаты, подбородок вниз, плечи расправлены.

Я ничего не мог с собой поделать. Сид уже давно уехал по делам. А я оккупировал гостиничный балкон с видом на бассейн, допивал последнюю порцию спиртного и неотрывно смотрел, как отец расхаживает туда-сюда, а сын стоит без движения, будто идол. Когда стало смеркаться, отец размашистым шагом направился к забору и, словно опомнившись, гаркнул через плечо:

– Смирно! Равняйсь! Первый, второй…

– Третий, четвертый! – выкрикнул сын.

Мальчик строевым шагом прошел через калитку, и его подошвы стучали по цементу не хуже армейских ботинок. Он направлялся к парковке, а отец бесстрастно щелкнул замком, быстро огляделся, взглянул наверх, заметил меня и помедлил. Его взгляд огнем жег мое лицо. У меня сами собой расправились плечи, опустился подбородок – я даже вздрогнул. Чтобы положить этому конец, я небрежно отсалютовал ему своим стаканом и выпил.

Что же дальше? – думал я. Сын вырастет и прикончит своего старика, или изобьет его до полусмерти, или просто сбежит, искалеченный жизнью, и до конца своих дней будет маршировать по чужой команде, так и не узнав, что такое «вольно»?

Не исключено, размышлял я, отхлебывая из высокого стакана, что у парнишки со временем тоже будут дети, и он точно так же будет орать на них из года в год где-нибудь у бассейна. А может, он просто сунет себе в рот пистолет и таким способом, единственно доступным, убьет отца? А если жена не родит ему сыновей, сумеет ли он похоронить все приказы и команды заодно с сержантами? Вопросы, полуответы, опять вопросы.

Мой стакан опустел. Солнце скрылось, а с ним и отец и сын.

Но теперь один из них вернулся и сидел на расстоянии вытянутой руки от меня, а поезд, следующий в северном направлении, уносил нас в неосвещенную даль. Это был все тот же мальчуган, новобранец, сын того самого отца, который в летнюю жару командовал солнцу, когда взойти и когда закатиться.

Еле выжил? Едва уцелел? Еще в силах?

Поди знай.

Как бы то ни было, он оказался рядом тридцать лет спустя, шагнувший из детства в старость или состарившийся в детстве, и медленно прихлебывал третью порцию мартини.

Тут я спохватился, что слишком бесцеремонно сверлю его взглядом. Его ярко-голубые глаза смотрели как-то затравленно, поэтому я не сразу решился на разговор.

– Простите меня, – начал я, – боюсь сказать глупость, но… тридцать лет назад я приезжал на выходные в отель «Амбассадор», где один военный вместе с сыном следил за порядком у бассейна. Он… м-м-м… Вы его сын?

Молодой и в то же время старый человек задумался, осмотрел меня бегающими глазами и, наконец, слегка улыбнулся:

– Да, – сказал он, – я и есть тот самый сын. Садитесь поближе.

Мы пожали друг другу руки. Пересев к нему за столик, я заказал для нас обоих еще мартини, как будто мы собирались что-то праздновать или оплакивать. Когда бармен поставил перед нами стаканы, я сказал:

– Предлагаю тост – за год тысяча девятьсот пятьдесят второй. Хороший был год? Или плохой год? Все равно – за тот год!

Мы выпили, и этот человек без возраста почти сразу сказал:

– Вы, очевидно, хотите спросить о судьбе моего отца.

– Ох… – выдохнул я.

– Ничего, ничего, – успокоил он меня, – не смущайтесь. Очень многие интересуются, хотя прошло столько лет.

Ребенок в обличье взрослого поглаживал стакан с мартини и вспоминал прошлое.

– И вы отвечаете, когда люди вас спрашивают? – спросил я.

– Отвечаю.

Я собрался с духом:

– Тогда ладно. Что же случилось с вашим отцом?

– Он погиб.

Последовало долгое молчание.

– Это весь ответ?

– Не совсем. – Человек без возраста опустил стакан на стол и развернул салфетку, причем точно под углом к стакану, а потом в самую середину водрузил оливку, словно камешек из прошлого. – Помните, каким он был?

– Вполне живо.

– Как много смысла вы вкладываете в это «живо»! – Человек без возраста слабо усмехнулся. – А помните все эти «вокруг бассейна – шагом марш», «нале-во», «напра-во», «смирно», «не двигаться», «подбородок-живот-убрать!», «грудь вперед», «ать-два!», «делай»?

– Помню.

– Однажды, дело было в пятьдесят третьем, после того как отдыхающие разъехались, и вы вместе с ними, отец муштровал меня на жаре. Заставил целый час простоять на солнцепеке, ругался, брызгал слюной мне в лицо, в глаза, в нос, а сам орал: «Только шевельнись! Только моргни! Только дернись! Не сметь дышать, пока я не сказал! Слышишь, солдат? Слышишь? Ты слышишь? Слышишь?!» – «Да, сэр», – выдавил я. Отец развернулся, не устоял на кафельных плитках и упал в воду.

Мальчик-старик помолчал и странно хмыкнул.

– Вы знали? Нет, откуда… Я тоже не знал… что за те долгие годы, пока он брал в аренду бассейны, драил душевые, менял полотенца, чинил трамплины и трубы, он так и не научился – бог свидетель! – так и не научился плавать! За всю жизнь! Подумать только… За всю жизнь. Он никогда мне в этом не признавался. Я и не подозревал! А поскольку он сам перед тем скомандовал: «Равняйсь!» «Не дергаться!» «Не двигаться!» – я так и остался стоять, уставившись на закатное солнце. Даже ни разу не посмотрел вниз. Смотрел только вперед, как было приказано, по уставу… Мне было слышно, как он барахтается и вопит. Но слов я не разбирал. Слышал только, как он ловил ртом воздух, захлебывался, уходил под воду, пронзительно кричал, но я стоял навытяжку, подбородок вверх, живот втянут, взгляд направлен в одну точку, на лбу пот, губы стиснуты, ягодицы сжаты, спина прямая, а он все вопил, кашлял, захлебывался. Я все ждал команды «вольно». Он должен был прокричать «Вольно!», однако я этого не дождался. Что мне было делать? Я просто стоял, как истукан, пока не смолкли крики, пока волна не ударилась о бортик бассейна – а потом все стихло. Не знаю, как долго я простоял навытяжку: минут десять, может, двадцать, полчаса, только мимо проходил какой-то человек, увидел меня, заглянул в бассейн и как закричит: «О господи!». Потом повернулся в мою сторону – а он был из тех, кто знал нас с отцом, – и дал команду «вольно». Только тогда я заплакал.