Иван Беляев - Фригорист

Бессмысленное выражение в глазах Наты стало понемногу рассеиваться. Она уже с интересом следила за действиями Стрелкова.

– Нет, – вдруг произнесла она, улыбнувшись, словно нашла ответ на мучивший ее вопрос, – ты не Пронька.

Она качала головой из стороны в сторону в то время, как на устах ее застыла блаженная улыбка.

– Ты – человек, только невидимый, – Ната сделала учительский жест, выставив указательный палец и помахав им в воздухе, – такое бывает.

Теперь настала очередь Стрелкова удивляться. Он изумлялся понятливости этой блаженно-наивной шизофренички.

– И тебе тоже нужно краситься, – еще шире улыбнулась Ната, в голосе которой забрезжили заговорщические нотки.

– Как и тебе, – просветлел Стрелков, – чтобы нас не узнали.

Сам того не зная, Стрелков верно нащупал суть навязчивой идеи Наты, а именно – мании преследования. Поэтому она и прибегала к макияжу, прячась за ним, как за ширмой, выставляя миру маску, защищаясь от происков тех, кто, накрась она глаза синим, например, не даст ей пиццы и колы. У Стрелкова шевельнулась мысль, что он теперь тоже вынужден будет скрывать свою пустоту под маской румян и губной помады, под очками и головным убором. Пока не найдет Спирягина, и тот не вернет ему нормальный человеческий облик. Сергей нашел очки и, нацепив их, обернулся к Нате. Она как зачарованная смотрела на него – теперь он казался ей сказочным героем. Страх сменился трепетным восхищением.

– Как я тебе? – улыбнулась накрашенными губами голова Стрелкова.

– Ты красивый, – с наивным простодушием ответила Ната.

– Правда? – удивился Стрелков, полный искренней признательности за такое доверие и любование.

– Ага, – Ната непринужденно засмеялась.

– Ты позволишь мне переночевать у тебя?

– Да, – просто кивнула Ната, – оставайся.

– А если я все смою с себя и ты снова не будешь меня видеть, ты не будешь меня бояться?

– Нет, – покрутила головой Ната.

– Я лягу на диване, я сегодня чертовски устал. Спасибо тебе, ты меня здорово выручила. Завтра у тебя будет и пицца, и кола.

Эти слова подействовали на Нату как папское благословение – на истого католика. Ее бледное лицо озарила счастливая детская улыбка.

На следующее утро Стрелков проснулся рано. Его разбудил шум посуды и воды на кухне. Он потер глаза, сел в постели и взглянул на циферблат старого будильника. Восемь ноль три.

Он зевнул, закряхтел и, сбросив одеяло, встал на ноги.

Раннее летнее солнце уже во всю полосовало пол, пробираясь в комнату разрозненными лучами-диверсантами и от этой солнечной улыбки, подобно цветку, разобранного на сотни лепестков, на душе у Сергея стало тепло и уютно.

Но ненадолго. Память подобно отрикошетившей пуле вернулась и пробила тихую блаженную уверенность в том, что все будет как обычно, сладкую уверенность, ласкающую душу проснувшегося человека, бесценную и предательски шаткую. Стрелков поморщился и пошел на кухню.

Сидя на опущенной крышке унитаза, Ната как ни в чем ни бывало что-то мешала в кастрюльке, стоявшей на маленькой плите.

– Привет, – поздоровался Стрелков.

– Привет, – непринужденно улыбнулась Ната, в сторону его голоса, – я варю кашу.

– Манную? Стрелков заводил ноздрями.

– Овсяную. На манную нужно молоко, а у меня нет.

– Овсянка, сэ-э-эр, – игриво сказал Стрелков и включил воду.

В зеркале над полочкой снова была пустота. Он смочил лицо и обернулся к рассеянно мешавшей овсянку Нате.

– Видишь?

– Это так красиво… Как ангел! – восторженно воскликнула она после небольшой паузы, в течение которой завороженно глядела на проступившие в воздухе серебристо-воздушные очертания лица Сергея.

– Теперь ты мне веришь?

– Да, – просто ответили она, – а Проньку я уже покормила, – перевела она разговор на другую тему. – Он там…

Она встала с унитаза и нагнулась под раковину. Стрелков тоже посмотрел под раковину и увидел большого темного паука на огромных ногах, замершего в правом полукружии паутины. Стрелков сел на корточки и подул на тонкие липкие нити. Это вывело насекомое из забытья. Паук лихо заработал лапками, сорвался со своего хитросплетенного «батута» и исчез за водопроводной трубой.

– Ты его напугал, – укоризненно проговорила Ната, но тут же взахлеб рассмеялась.

– Вот что, Ната, – Стрелков порылся в карманах невидимого пиджака и достал смятую, но видимую купюру. Это была одна из тех банкнот, которые Петрович машинально сунул в карман, выходя из дома.

Увидев, как бумажка достоинством в пятьдесят рублей самостоятельно кружиться в воздухе, Ната ахнула, но потом, справившись с удивлением, заулыбалась.

– Фокус-покус, – Стрелков схватил Натину ладонь, которую она попыталась отдернуть, но не могла – хватка у Сергея была цепкая, – это тебе на пиццу.

Он отпустил ее руку. В ее глазах испуг мешался с благодарностью.

– А я пошел. Завтракать не буду, дела…

Он чмокнул зачарованную Нату в щеку и выскочил в сени. Ната так и осталась стоять, гладя рукой место, куда ее поцеловал Стрелков.

На самом деле Сергей не знал что ему делать. Он хотел, по-прежнему хотел найти Спирягина, но не знал, с чего начать. Вчера профессор исчез. Вернее, не исчез, а сел в машину к тому фраеру, который охотился на Сергея. А фраер этот из спецслужбы. В первый раз Стрелков увидел его у разгромленной лаборатории, он шептался с низеньким толстеньким ментом-азером. Значит, Спирягин сейчас в руках спецслужб, – заключил Стрелков и от этого ему сделалось скверно. Как же он встретится с профессором?

Он был так углублен в свои думы, что не знал, сколько времени прошло с того момента, как он вышел от Наты, и едва не столкнулся с невысоким коренастым человеком в серых джинсах и зеленоватой рубашке, выходящим из машины, остановленной у обочины. Стрелков машинально дернулся, чуть не налетев на тополь, и застыл с открытым ртом.

Парень обошел «белую шестерку», открыл багажник, достал синюю спортивную сумку и направился в сторону набережной. Стрелков узнал его. Это был тот самый хмырь, который хотел его убить в его собственной квартире, преследовал его в компании еще с одним чернявым недоноском с «хвостом», стрелял в него, вчера участвовал в перестрелке у дома Спирягина и скрылся от преследования спецназовцев. Стрелков пошел за ним. Он был рад, что невидим. Никогда еще выгода, принесенная ему его новым качеством, не была так очевидна, так возбуждающе плодотворна! Да его невидимость вообще казалась ему карой, наказанием. А теперь он ликовал. Ликование его было острым и злым, словно где-то у него внутри разорвался пакет с миллионом ослепительных игл и они колющей радугой вонзились в мягкость его души. Сергей злорадствовал. Он мог запросто приблизиться к своему обидчику и шарахнуть его, например, по голове рукояткой «пээма», взятого напрокат у Петра Сидоровича. Сергей ощущал бедром и поясом твердые контуры пистолета и это являлось для него дополнительным источником возбуждения.