Александр Смолян - Во время бурана

— Дуся! Дусь! У меня раствор кончается! Слышишь?

— Слышу, — крикнула ей лебедчица. — Сейчас подадим.

— Скорей! На два сокола осталось, честное слово!

Саня отошла к стене и снова стала работать. Среди детворы, болтавшейся по двору, Мишу она не заметила.

Он вернулся домой, на балкон, и, перегнувшись через перила, окликнул ее.

— А, Миша! — откликнулась она. — Здравствуй.

— Здравствуй. Я сейчас со двора тебя видел.

В это время Сане подали раствор. Дуся подтянула бачок немного выше, чем нужно было, Саня подняла голову и увидела Мишу.

— Не перегинайся, Мишка, — строго сказала она. — Не перегинайся, а то я с тобой совсем разговаривать не буду.

— Хорошо, — сказал Миша и даже чуточку отстранился от перил. — Хорошо, я не буду перегинаться.

Но разговаривать все равно было очень трудно. Теперь Миша не мог подавать Сане инструменты, не мог угощать ее грибом или квасом, не мог смотреть, как она работает. И сколько он ни старался, он так и не придумал ничего, о чем можно было бы заговорить. Все, что приходило в голову, казалось ему слишком незначительным. Если бы их не разделяли леса, если бы в настиле была хоть порядочная щель, сквозь которую он мог бы ее видеть, тогда другое дело. А так, не видя Сани, Миша терялся.

Досадуя на себя, он ушел в комнату, где, зарывшись в шитье, сидела мама. Он откровенно пожаловался, что ему скучно. Мама предложила ему пойти во двор или к Олежке, но он никуда не пошел. Вот если бы Олежка жил в двенадцатой квартире, — тогда другое дело! Но, как назло, никто из Мишиных приятелей там не жил. Там вообще не было детей. Может быть, зайти навестить Марию Францевну? Мама говорит, что она очень славная старушка. Но с какой стати он к ней пойдет? Никогда не ходил, и вдруг — здравствуйте! Неудобно как-то. Да и неизвестно, в какой там комнате она живет, можно ли от нее выйти на балкон…

— Вот потерпи, Мишка, — сказала мама, — скоро поедем на дачу. Там тебе скучать не придется. Будем в лес по ягоды ходить, по грибы… Помнишь, сколько брусники мы в прошлом году набрали?

— Угу, — ответил он.

Тогда мама сказала, что ей нужно прострочить длинный шов, и разрешила Мише повертеть ручку швейной машины.

А вскоре после того как шов кончился, Миша снова оказался на балконе. Он сел на корточки и, просунув нос сквозь прутья решетки, спросил:

— Саня, ты здесь?

— Здесь, — послышался знакомый голос. — А куда же я денусь?

— Нет, я просто уходил в комнату, а теперь вернулся. Вот я и подумал, что ты, может быть, тоже куда-нибудь ушла за это время.

— Здесь я, Мишутка, здесь. Никуда я не уходила.

Казалось, разговор вот-вот наладится. Но он снова оборвался. И все-таки почти весь этот день, до конца смены, Миша провел на балконе. Время от времени он окликал Саню:

— Шурка-Штукатурка!

В ответ снизу слышалось:

— Мишутка-Почемутка!

— Шурка-Штукатурка! — обрадованно повторял Миша.

И снова, в тон ему, повторяла Саня:

— Мишутка-Почемутка!

Миша был очень доволен: прозвище можно было произносить громко, никого не стесняясь. Еще раньше он с тоской подумывал о том, что, закончив работу на шестом этаже, Саня перейдет на пятый и тогда переговариваться с ней будет еще труднее. А перекликаться, перебрасываться прозвищами можно будет, пожалуй, и тогда! Каждый, кто услышит со стороны, подумает скорее всего, что они просто дразнят друг друга. И это, конечно, никого не удивит.

Вот и хорошо, пускай думают, будто они дразнятся. Сами-то они знают, что это вовсе не так, и пускай это будет их тайной от всех на свете. На самом деле Мише просто было приятно окликать Саню и слышать, как она откликается, слышать ее голос, произносящий его прозвище — шутливое и ласковое прозвище, которое она дала ему. Шутливое и ласковое, а вовсе не обидное! Нет, на самом деле они не дразнили друг друга, скорее это было похоже на игру в мяч: он — ей, она — ему, он — ей, она — ему.

— Шурка-Штукатурка! — начинал он.

— Мишутка-Почемутка! — откликалась она. Миша готов был бы повторять это без конца. Да и Саня повторяла много раз, прежде чем замолкала. Может быть, она отвечала почти бездумно, механически. Может быть, ровный ритм этой переклички даже помогал ей в работе. Миша четко представлял себе, как с каждым «Почемутка» с мастерка Сани летит на стену очередная порция штукатурки.

Но все же первой прерывала перекличку она. Каждый раз Миша старался угадать, почему она замолчала. Может, она ушла в двенадцатую квартиру попить? Может, она задумалась о чем-нибудь?

Возможно, иной раз она замолкала просто потому, что ей надоедала несколько однообразная игра. Как-никак ей было не шесть лет, а почти втрое больше. И кроме того, она ведь не знала, каким значением полон для Миши этот немногословный разговор.

Когда перекличка прекращалась, Миша молча стоял на балконе и размышлял. К нему вернулось веселое настроение. Как говорится в книжках, мечты несли его на своих крыльях легко и свободно. Он уже видел себя взрослым, сильным, умелым… Кто этот рослый бригадир штукатуров — в красной майке, выгоревшей на солнце, с крепкими, загорелыми плечами? — Это он — Миша! Посмотрите, как ловко орудует он мастерком, показывая своей бригаде, как надо работать!.. А кто этот невысокий молодой прораб с умными, смеющимися глазами за стеклами роговых очков? — И это он — Миша! Вот приехали на «Победе» два начальника, и Олежка с Тоськой слышат, как один из них говорит о прорабе: «Это знающий инженер и очень хороший организатор…» А кто этот конструктор, объясняющий рабочим устройство изобретенной им машины для штукатурных работ? — Конечно, это тоже Миша!..

Иногда Саня начинала петь. Она пела все ту же песню о расставании:

Эх, расставались мыДа над той реченькой…

Она пела только для себя, не подозревая, с каким благодарным вниманием слушает ее Миша, как трогает его каждое слово песни. Теперь ему нравилось в этой песне все, нравилось почему-то даже то, что расставанье происходило не просто «над крутыми волнами», а именно «над крутым волнам».

Следующий день был воскресеньем. Миша не знал об этом и очень удивился, что во дворе так тихо. Не тарахтела растворомешалка, не было лебедчиц возле лебедок, на ларе с цементом висел замок. Уже вернулся домой старичок из третьей квартиры, выводивший на прогулку своих фокстерьеров. Время шло, а рабочие все не приходили. В половине девятого Миша не выдержал и сказал маме:

— Половина девятого, а рабочих никого нет.