Татьяна Тарасова - Богиня судеб

- Как? - девушка снова пожала плечами.

Не отвечая, Трилле сжал руку Дигона - ему показалось, что очень сильно, а на деле Волк едва ощутил сей знак. Он сразу понял, что хотел парень, а поняв, с сомнением качнул головой.

- Ты слаб, - буркнул он, увлекая бродяжку за собой, к стене, кою все-таки намеревался разворотить.

- Нет! - поистине то был голос человека живого, а не того полутрупа, что валялся без чувств всего несколько мгновений назад. Дигону даже почудилось, что из глубины подвала пронесся вздох Ущелий, упустивших душу Повелителя Змей из трясины своего сырого тумана. - Нет, я сделаю это.

Клеменсина переводила недоуменный взгляд с одного спутника на другого. Она никак не могла уразуметь суть их спора, тем не менее понимая, что вот сейчас - спустя миг или два - решится их судьба.

Трилле отпустил руку аккерийца и жестом предложил ему и девушке сесть на пол. Затем он повторил уже знакомое Дигону действо, а именно: носком сандалии очертил круг, стараясь, чтоб линия не прерывалась и на палец...

Аккериец сунул лицо в колени, не желая видеть снова тех тварей, каждая из коих представлялась ему выродком Сета - злобного горгийского божества. Клеменсина же, догадавшись, что надо ждать чего-то странного и интересного, приготовилась внимать и взирать, ибо любопытство женщины неистребимо, даже в моменты опасности...

И все же, когда со всех сторон раздалось премерзкое шипение, происхождение коего было весьма однозначно, девушку передернуло и, не в силах совладать с собой, она также сунула лицо в колени, а плечом прижалась к ноге аккерийца.

Не прошло и мига, как снаружи послышались дикие вопли. Паника, охватившая бандитов, наполнила воздух; ужас ощущался повсюду - он затекал и в подвал, холодными колючими мурашками покрывая тело Клеменсины. Толстокожий аккериец вместо ужаса испытывал удовлетворение. Он легко воображал смятение и смерть, царившие сейчас в доме и возле него. По звукам, доносившимся оттуда, он восстанавливал всю картину происходящего: вот один ужаленный, визжа, покатился по земле; вот предсмертный хрип другого смешался с торжествующим шипеньем обвившей его горло змеи; вот третий вскочил на коня и тут же и он сам и его конь рухнули наземь, в жутких конвульсиях встречая смерть... Вой, крики, стоны разрывали ночную тишину, и скорбная музыка эта радовала жестокое сердце аккерийца так, как может радовать воина единственно победа над врагом.

Впрочем - и тут Дигон нахмурился - то была вовсе не его победа. Опять волшба! В прошлом не раз приходилось ему полагаться на силы иных, никем до конца не изведанных миров, но чистая его, земная, природная натура так и не приняла спокойно магии - белой, черной, красной или зеленой, все равно. Он ценил только то, что творилось при помощи собственного ума, силы, ловкости и изворотливости, а потому все прочее (начиная от засушенных лягушачьих лапок и кончая тем же Лалом Богини Судеб) в душе презирал, инстинктивно сторонясь и опасаясь.

Лишь только обрывки подобных мыслей промелькнули в голове аккерийца, он вскочил, не обращая ровно никакого внимания на вспыхнувшую тотчас боль, выхватил меч и всей массою своей вломился в стену, без труда выбив из неё порядочный кусок и вместе с ним вылетев на волю.

Картина, представшая здесь глазам его, в точности соответствовала той, воображенной по звукам. Тела бандитов, распухшие как у утопленников, с синими физиономиями и выпученными застывшими глазами, усеяли небольшое пространство возле дома. Меж ними и на них вились, тянулись и качали премерзкими плоскими головами змеи. Дигон, лишь в течение мига взглянувший на них, готов был потом поклясться, что в маленьких злобных глазках гадов светилось настоящее торжество. Сколько их обреталось тут - двадцать, тридцать, сто - разобрать он не мог, да и не хотел трудиться. Сплюнув в сторону побоища, он развернулся и подался к дому, где битва со змеями была в полном разгаре.

Посреди комнаты, широко расставив ноги, стоял главарь. Меч его летал в воздухе столь стремительно, что клинок казался всего-то серебряной паучьей нитью, кою теребил ворвавшийся в дом ветер. Десятки в куски разрубленных тварей лежали вокруг него, но все новые и новые, невесть откуда прибывавшие, шипя, упорно ползли к нему, уже обвивали его сапоги и тянули тонкие раздвоенные язычки к телу.

Двое бандитов, обезумевших от ужаса, крутились тут же. В отличие от железно спокойного своего предводителя они повизгивали и ахали, суматошно размахивая ятаганами и прыгая с ноги на ногу, дабы не наступить на вьющихся по полу гадов.

Хозяин постоялого двора находился в наиболее плачевном состоянии: его подвесили за ноги к потолку, и теперь он отчаянно дергался и вопил, призывая бандитов немедленно освободить его.

Дигон, который в пылу вчерашней схватки все же заметил, что этот отвратительный старик то и дело швырял в него посуду и плевался, таким образом помогая своим приятелям, удовлетворенно хмыкнул - подлость и лицемерие наказаны, причем самым жесточайшим способом. Змеи уже подбирались к нему; им осталось только сразить главаря, и путь к связанной, словно нарочно приготовленной для них жертве оказался бы открыт. Понимая это, двурушник вертелся необыкновенно энергично - можно было даже подумать, что его уже укусили. К сожалению, цвет костистого лица свидетельствовал об обратном: он явно пребывал в полном здравии, что расстраивало не только аккерийца, но и бандитов. Так, в момент, когда Дигон распахивал дверь, главарь вдруг резко развернулся и, ощеря зубы, разрубил веревку, на коей болтался старик. Визжа, тот упал на пол и быстро пополз на четвереньках в угол, а оттуда навстречу ему уже стремились гады.

Все это аккериец увидел в одно мгновение. И в то же мгновение змеи замерли, затем вновь встрепенулись и начали спешно покидать дом.

* * *

Дигон не ожидал подвоха. Скрестив мечи с двумя бандитами, он не заметил, как главарь их скрылся. Накануне тот столь отважно вступил в единоборство с огромным могучим Дигоном, что вряд ли можно было ожидать от него позорного бегства. Тем не менее, когда голова одного разбойника слетела с плеч, а потом и другой повалился на пол, разрубленный мощным ударом почти пополам, в комнате остался только Дигон да старик, уныло воющий в своем углу.

- Старый башмак... - процедил аккериец, оборачиваясь к нему. - Как ты предупредил их?

- Положил шапку на окно, - не стал отпираться двурушник. Его трясло от страха: он отлично помнил, как был наказан всего лишь за невинное кривлянье, и теперь ожидал воистину ужасной кары.

- Оставь его, Волк, - Повелитель Змей, избитый, но не сломленный, с жалостью взирал на старика и с мольбой на спутника. Он пока плохо держался на ногах и потому стоял, прислонившись плечом к стене. Что-то новое появилось в нем после этой ночи. Не бродяжка, а познавший и жизнь и смерть бывалый путешественник, исполненный достоинства и благородства просил сейчас пощады для того, кто едва не погубил их всех. Видно, подвиг, который Трилле свершил ночью во имя дружбы, разбудил дремавшие дотоле высокие чувства...