Рыбин Владимир - Гипотеза о сотворении (сборник)

— Девушка, — тихо позвал я, оглядываясь, чтобы Тетросян не услышал. — Не знаете ли, где тут Ануш?

Девушка оглянулась, и я плюхнулся в кучу сухой земли: это была она.

Ануш с минуту испуганно смотрела на меня, точно так смотрела, как в тот раз, когда я видел ее впервые. Потом испуг очень явственно сменился удивлением и даже, как мне показалось, внутренним восторгом. Так смотрят в музеях на редкостные экспонаты.

— Аня! — сказал я и глупо засмеялся.

— Это вы?! — воскликнула она, словно только теперь увидела меня.

Она была не просто красива, — восхитительна. Так, наверное, выглядят настоящие царицы, вздумавшие переодеться, чтобы походить на своих подданных, но не способные скрыть своего высокородного естества — осанки, властной, проникающей в душу, устремленности глаз.

— Я так и знала, что вы приедете, — сказала она, и сердце мое при этих ее словах подпрыгнуло и забыло опуститься.

Мы долго молчали, не глядя друг на друга. Я торопился придумать, что бы такое сказать поумнее, но в голове крутились только стихи: «О роза, ты роняешь лепестки. Я гибну от печали и тоски…»; «Но в ответ и бровью не ведет эта тонконогая девица: будешь ты не первым, кто умрет…»

— Как ваше здоровье? — спросила она и покраснела.

— Спасибо, хорошо. А как вы себя чувствуете?..

И тут мы оба рассмеялись. Она прыснула и при этом смутилась так, что мне стало больно за нее, отвернулась, наклонилась низко, принялась царапать ножичком землю.

Тень выросла над раскопом, большая, близкая. Я оглянулся, увидел Тетросяна. Ануш вскинула глаза, блестящие, словно после слез, и снова опустила их. Он спрыгнул в раскоп, наклонился к дочери, сказал ей что-то ласковое, успокаивающее. Потом строго посмотрел на меня:

— Пойдемте со мной.

— Я тут побуду.

— Пойдемте, показаться надо.

Он вылез из раскопа, отряхнул руки и пошел не оглядываясь. И я поплелся за ним, волоча вдруг ставшие непослушными ноги.

В палатке, куда мы вошли, было нестерпимо жарко. Пахло пылью и еще чем-то кислым. Пожилой человек в широкополой шляпе на голове, увидев нас, раскрыл рот от удивления и так и закаменел в неподвижности, не сводя с меня глаз.

— Я говорил вам, — торжествующе сказал Тетросян.

— Да-а, — только и произнес человек. И вдруг быстро, почти подобострастно, протянул руку: — Арзуманян. — И повел глазами по сторонам: — Раскапываем вот…

— Что раскапываете? — неожиданно для самого себя деловым тоном спросил я, словно именно этот вопрос сейчас интересовал меня больше всего.

— Крепость, крепость раскапываем. Только начали, но уже видно: объект интересный. Датировать пока не удалось, но полагаю — тыщи две с половиной, не меньше.

— Чего?

— Лет, лет, разумеется. Вот я вам покажу…

И тут я решился, прямо как в омут кинулся, даже похолодел весь:

— А можно, мне Ануш покажет? — И добавил, словно оправдываясь: — Ведь нам через час уходить.

— Почему же нельзя? — Он откинул полог палатки и закричал неожиданно молодым и сильным голосом: — Ануш! Ану-уш! Иди сюда, деточка!

Тетросян не проронил ни слова. Я покосился на него, но решил уж не отступать.

— Ануш, вот молодой человек раскопками интересуется, расскажи ему, пожалуйста. Да стенку, стенку покажи обязательно.

Она глянула на отца, отвела глаза и, молча повернувшись, пошла по тропе. А я стоял, не зная, что делать, — тотчас бежать за ней или ждать особого приглашения.

— Ануш! — крикнул Арзуманян. — Этак молодой человек тебя и не догонит.

— Догонит, — ответила уверенно, и сердце мое снова подпрыгнуло в радости, словно только и дел у него было в этот день — подпрыгивать да падать.

Мы останавливались над неглубокими квадратами раскопов, и, махнув рукой небрежно, Ануш произносила только два слова:

— Вот… смотрите…

Люди, работавшие в раскопах, поднимали головы, одни насмешливо, другие серьезно осматривали нас! А у некоторых в глазах я замечал уже знакомые мне испуг и безграничное удивление. Эти люди вставали с намерением подойти ближе, но Ануш тотчас поворачивалась и уходила. И я бежал за ней, слыша за спиной удивленное «Вот это да!»

Что означали эти возгласы, до меня в тот момент не доходило.

— А это и есть стенка, — сказала Ануш, остановившись возле какой-то серой кладки. — С нее-то все и началось. Папа нашел. Решили, что это остатки крепостной стены, и начали раскопки.

Она говорила коротко, почти зло, словно задыхаясь. И мне тоже не хватало воздуха. Я опустился на каменную плиту, сказал не своим голосом:

— Давай… посидим.

Она вроде бы даже не обратила внимания на новую форму обращения, молча села в двух шагах от меня, вытянув ноги, уставилась на дальние горы с таким вниманием, словно оттуда должен был вылететь по меньшей мере дракон огнедышащий.

— Прошу… запиши меня в слуги? — не выдержав молчания, игриво выдохнул я вспомнившийся стих все из тех же древних армянских песен о любви. — Хоть рабом допусти к очагу…

Она покраснела и, помолчав, ответила теми же стихами:

— Нет… рабу я не буду рада…

Это уже походило на взаимопонимание. Я вытянулся на камне и положил голову ей на ноги.

— Ах, яр, ямман, ямман…*

* Я р — возлюбленная. Я м м а н — выражение огорчения (арм.).

— Хорошая у вас память, — сказала она, не двигаясь.

— Всю книжку наизусть выучил, — пробубнил я. От ее колен, обтянутых жесткими джинсами, пахло землей и душистым мылом.

Она взяла мою голову обеими руками, и я зажмурился от ожидания. Но ничего не произошло. Ануш отодвинула ноги и положила голову левой щекой на теплый камень. Затем встала и быстро пошла прочь. А я лежал, боясь шелохнуться, стряхнуть ощущение ее рук. Было мне и сладко и горько одновременно.

— Ах, ямман, ямман…

И вдруг я увидел змею. Мокрая, она выскользнула из какой-то щели и поползла ко мне, оставляя на камне темный след. Это было так неожиданно, что я вскочил и заорал. Тут же замолк, устыдившись своего крика, но было уже поздно: ко мне бежала Ануш. Она резко остановилась в шаге от меня, словно наткнувшись на невидимую стену, вскинула огромные испуганные глаза.

— Извини… змея, — выговорил я. Оглянулся, но змеи не увидел: пропала, будто провалилась. Только мокрый след все еще выделялся на камне.

И вдруг Ануш метнулась к этой мокрой полосе, закричала что-то по-армянски. Набежали люди, обступили, принялись лить на камень воду, заговорили о чем-то, заспорили. Появились Тетросян с Арзуманяном, нырнули в толпу. И я протиснулся вперед, увидел на мокрой плите цепочку ямок и черточек.

— Надо же, надпись! — радостно крикнул кто-то. — Клинопись!