Карел Чапек - Как я был великаном (сборник рассказов)

— Вы хотите сказать — Лунных Альп?

Глац с усмешкой взглянул на следователя.

— Разумеется, Лунных… Я вышел в коридор, увидел идущего навстречу Ланге — он направлялся к выходу. Следом появился Мельхиад и начал мне что-то толковать насчет коаксиального кабеля. Мы поговорили минуту-две, издали поздоровались с врачом и разошлись. Инженер вернулся к себе, в механическую мастерскую, а я хотел прибрать на столе. И только начал перебирать бумаги, как зазвучал сигнал тревоги. Остальное вы знаете.

— Да, но если вам нетрудно…

— Пожалуйста. Я взглянул на схему местности, — Глац показал на карту, — в случае тревоги световая стрелка на этой схеме покажет направление, откуда раздался зов о помощи, — и выбежал из комнаты. Меня догнал Мельхиад. У выхода мы натянули скафандры, прошли через шлюзовую камеру и вышли наружу. У входа в базу мы оказались в 11.01, ровно через две минуты после того, как был подан сигнал тревоги. Он прозвучал в 10.59, как об этом свидетельствует лента контрольного устройства.

— Сколько же времени вам понадобилось, чтобы добраться до радиотелескопа?

— Не знаю, по-моему, около двенадцати минут. Там довольно крутой подъем и много поворотов. Когда мы добежали. Шмидт был мертв. Помощь уже не понадобилась. В первый момент мы решили, что это несчастный случай — кому могла прийти мысль о самоубийстве! Но потом, по зрелом размышлении, вынуждены были признать одно — о несчастном случае не может быть и речи. Шмидт застрелился умышленно…

— Вы полагаете, ответ на этот вопрос нужно искать только у Шмидта?

— Ну, конечно. А где же еще?

— Да, — взгляд Родина был устремлен куда-то вдаль, Шмидт — человек, от которого никто не мог ожидать подобного поступка. Вы же сами назвали его наименее вероятным кандидатом в самоубийцы. И именно Шмидт мертв. Где же логика?… Ну, хорошо, а что вы можете сказать о поведении Шмидта, помимо легкомысленного отношения к женщинам?

— Как работнику я ему могу дать наилучшую характеристику. Он отвечал за радиосвязь с Землей и другими базами на Луне. Кроме того, он увлекался радиоастрономией, которая для него была не только второй профессией, но подлинной страстью. Чего только он не знал в этой области! Его статьи печатались в научных журналах, он читал лекции, встречался со студентами. Короче, это был дельный, самоотверженный работник, влюбленный в свое дело. Но у каждого из нас, помимо работы, существуют другие интересы. Его увлечением были женщины.

— Не так-то их много здесь, — заметил Родин.

Чувствовалось, что Глац чего-то не договаривает.

— Вы правы, — неохотно согласился on. — Шмидт — ведь вас это интересует? — сосредоточил свое внимание на Ирме Дари.

— А теперь скажите — это для нас особенно важно, — не замечали ли вы за Шмидтом какой-либо странности в последнее время? Не бросилось ли вам в глаза что-нибудь необычное в его поведении?

— Он выглядел задумчивым, рассеянным. Я иногда ловил его взгляд — он смотрел так, как с Земли смотрят на звезды. Казалось, он не слышит того, о чем говорят вокруг. Могло ли мне прийти в голову, что…

— Вы полагаете, его что-то беспокоило?

— Да. Мне казалось — чисто интуитивно, разумеется — что он решает какую-то головоломку, мучается над какой-то проблемой.

— Ну, хорошо, мы еще не раз вернемся к этому.

— Всегда к вашим услугам. — Глац поднялся. — Вы, верно, устали; сотни тысяч километров в космосе — это не шутка, добавил он, улыбнувшись, — хотя и не так противно, как какой-нибудь десяток километров по паршивой дороге. Отдохните — комнаты для вас готовы. Это не самые роскошные апартаменты, но уверяю вас, майор, здесь не хуже, чем в гостинице, вы сами в этом убедитесь. Есть все необходимое, даже ванна. Сейчас трудно себе представить, что каждую каплю воды мы привезли сюда с Земли! Но здесь, на Луне, вода, как вы, очевидно, знаете, совершает рациональный круговорот.

В комнате следователя Гольберг оседлал стул, положив на спинку скрещенные руки.

— Если бы мы не писали летопись наших дней, я бы сказал, что Шмидт ухаживал за Ирмой Дари, но получил от ворот поворот. Самолюбие покорителя женских сердец было задето, и он почел за благо покончить с собой.

— Да, и такое бывает. Увы, чувства человеческие не зависят от бега времени, — заметил Родин, стягивая скафандр, — к сожалению, это так.

— Что вы намерены делать?

— Теперь? — майор весело взглянул на Гольберга. — Пополощусь немного в той драгоценной жидкости, которую привезли с Земли, потом отдохну и займусь делом.

— То есть?

— Постараюсь уяснить, что в этом случае кажется мне странным. Меня интересует другое. Ну, хотя бы — почему столь умный преступник придерживался такого непродуманного сценария? Собственно, дело даже не в сценарии. Но вот распределение ролей… Разве не ясно, что роль самоубийцы Шмидту не подходит?

Родин повернулся на другой бок.

Первая ночь на Луне.

В ленивые мысли Родина вплелась еле слышная мелодия. Он напряг слух. Что это? Кажется, Моцарт. Моцарт на Луне!

Мог ли когда-нибудь композитор допустить мысль, что его «Маленькая ночная серенада» прозвучит на Луне!

Интересно, кто бы это мог перед сном слушать Моцарта? Майор мысленно перебрал всех членов экипажа — в том порядке, как его познакомили с ними за ужином.

«С врачом Реей Сантос вы уже знакомы» — молодая женщина едва заметно кивнула.

«Ирма Дари, сменщица Шмидта на узле связи» — в глазах под белокурой прядью мелькнула неуверенность.

«Океде Юрамото, селенолог» — изборожденное морщинами лицо было непроницаемо. Глаза, в которых как бы застыла синь океана, неподвижно, но Приветливо смотрели на следователя.

«Астроном Феликс Ланге» — это уже были не спокойные и молчаливые глаза Юрамото, но взгляд, который свидетельствовал о сознании собственного достоинства.

«Кристиан Маккент, биолог» — что у него на лице? Любопытство. И какая-то нерешительность, неуверенность в самом себе, но кто знает, не маска ли это.

«Мой заместитель, пилот Уго Нейман» — спокойная улыбка.

«Душа обсерватории, инженер Борис Мельхиад» — энергичное рукопожатие.

«Вот и все. Все мы — из Залива Духов. Восемь человек теперь».

Восемь человек. И один из вас убийца. Может, именно убийца включил «Маленькую ночную серенаду» и старается музыкой заглушить нечистую совесть, забыть о том спектакле, где он призван быть премьером, забыть маску, которую будет носить до смерти. Если не…

Музыка стихла. Майор посмотрел на часы. Итак, акустические отверстия перегородок перекрыли. Наступил час ночного отдыха. Для него это означает, что пора вставать.