Темный путь. Том второй - Николай Петрович Вагнер
Он подумал и сказал:
— Хорошо! Пожалуй, поедемте.
VI
Я, или, правильнее говоря, моя семья, были уже давно знакомы с семейством Павла Михайловича Самбунова. Оно состояло из жены, добрейшей Анны Николаевны, сына и двух дочерей, из которых старшей, Жени, тогда было уже около 18 лет.
Павел Михайлыч положил фундамент нашему «кружковому» делу. Он с жаром ухватился за мою мысль и начал пропагандировать ее между своими старыми товарищами, которых было довольно в разных углах России. Я также не терял даром времени и вербовал членов между моими товарищами и знакомыми, но, увы, увлеченные общим течением, мои камрады неохотно примыкали к нашему мирному кружку. Через два-три года мы насчитывали в нем не более 20 или 25 членов.
Все мы дали братскую клятву жить не для себя, а для других — ставить несчастье брата выше собственного и стоять за этого брата как за себя самого. Все корыстное, себялюбивое, развращающее душу и сердце было изгнано из кружка. Карты, водка, вино составляли для нас предмет общего презрения. Мы уже сделали не одно доброе дело или такое, которое нам казалось добрым. В одном городе мы спасли молодого человека, готового посягнуть на самоубийство, в П. оградили целую семью от разорения, а в К. нам удалось выцарапать из когтей сутяг и кляузников добрейшего господина Александра Степаныча Шерпакова. Одним словом, мы делали дело, а главное, сеяли доброе семя. У нас были почти каждую неделю собрания — вполне дружеские, братские, на которые мы собирались как на истинный праздник. Некоторые из нас были в постоянной переписке с московскими и петербургскими профессорами. Грановский, Кудрявцев, Ешевский были нашими светилами и руководителями. Но всего дороже для нас был тот истинно христианский, человечный дух, который царил в нашем братском кружке.
В наших еженедельных собраниях нас привлекало истинное чувство, которое согревало невольно душу и сердце. Все на них были как родные.
Мы читали почти всё, что выходило новое в наших журналах. «Современник» казался для нас немного хлыщеватым. Мы вполне одобряли статейку «Very dangerous» и не одобряли «Свистка». В нашем кружке не было того саркастического, вольтерианского отношения к жизни, которое, как кажется, создало потом и очень быстро такую резкую оппозицию. Одним словом, в наших собраниях преобладала та московская «елейность», которая была дорога нам так же, как дорога ребенку нежная ласка его матери. Мы не были, строго говоря, борцами, и нашу оппозицию можно было скорее назвать пассивною, чем активною. Мы все дали себе слово не отражать силу силою. И в конце шестидесятых годов мы уже руководились на практике тем принципом, который теперь защищает и проповедует Толстой и его последователи. Зло мы не противопоставляли злу.
Замечу при этом, что в нашем кружке не было того самообожания и самовосхваления, которым отличался кружок московских славянофилов. Идеи славянофильства были для нас второстепенные идеи. Мы были, если можно так выразиться, слишком общечеловечны для того, чтобы замкнуться в частный исключительный, буддийский кружок. Все мы обсуждали с точки зрения всесторонности и именно ценили и дорожили этой всесторонней точкой, может быть справедливо полагая в ней истинное беспристрастие или импарциальность. Мы были просто братья и каждого нового брата встречали с радостью, с распростертыми, дружескими, истинно родственными объятиями. Наш кружок отчасти воскрешал масонство, но без его мистицизма.
Впрочем, должно сказать, что весь этот дух и отношения продолжались недолго, лет пять-шесть, не более. Первые входившие в кружок члены поддерживали и возбуждали в нас известную страстность и поднимали силы кружка… Впоследствии все это стало не в диковинку, приелось, надоело и главный связывающий элемент ослаб и разрушился.
VII
На другой день после нашего свидания с Александром он забежал ко мне и заявил, что ранее трех дней он не может выехать, что только через три дня ему выдадут документы и увольнительный вид.
— Этакая подлость! — горячился он. — Везде у нас глупый формализм, буквоедство и дребедень… Пятерых вчера увезли.
— Каких пятерых?
— А тех, что назначили к выезду. Все отличные люди… энергичные…
— Вожаки? — пояснил я.
— И как они подло все пронюхают и узнают, на кого лапу наложить?!
— Ну где же пронюхают!.. Просто захватят тех, которые на виду, снуют, бранятся и кричат во все горло.
На другой день вечером он приехал ко мне на извозчике с чемоданом.
— Удивляюсь! — говорил он. — Отчего отец не прислал лошадей? Он всегда так аккуратен.
— Просто, вероятно, свободных не случилось.
Поздно вечером привели тройку почтовых, и мы отправились.
Помню, вечер был тихий и ясный. Я надел фрак, он закутался пледом. На козлах торчал Степан. Ямщик попался знакомый и вез нас бойко и весело.
— Вот! — сказал я, когда мы выехали на простор уже скошенных лугов и убранных полей. — Смотрите кругом. Какая тишина, покой, свобода! Что бы и вам пропеть хором: «Уймитесь, волнения страсти» — и также утихнуть, как природа, и жить — спокойно и мудро.
— Это хорошо вам говорить, когда это вас не касается. А затронь-ка вас… Так что вы скажете?
— Да чем же вас затрагивали?..
— Как чем?! Жить под постоянным гнетом! Не иметь возможности свободно думать и развиваться!
— Полноте! Кто же не дозволяет вам думать?
— Как кто?.. Да все!.. Правительство, общество… Мы передовое поколение… Мы застрельщики… а нас водят чуть не на помочах…
— Знаете, отчего это вам так кажется?
— Отчего?
— Оттого, что в вас говорит «воинственный человек». Вам надоедает спокойное, тихое дело. Вы, как лермонтовский парус, жаждете бури, борьбы, и поверьте, что, какое бы устройство вам ни дали, все будет мало… Вы всегда будете стараться пролезть вперед и наверх…
— Да все это пустяки же… Иллюзии!..
— Нет не пустяки… Ну, подумайте, скажите, где вы можете остановиться?..
— Как где? Дайте нам конституцию, и мы будем довольны…
— Как конституцию! Кому конституцию?.. Вам — студентам?!
— Да нет же — всей России…
— Вон ведь вы куда сразу ударили… Я говорю об университете… А вы уж хватили всю Россию…
— Дайте конституцию, и университеты будут другие. Совсем другие.
— Полноте! Все вы фантазируете… Ведь вот вы уважаете вашего лондонского-то папу-либерала?
— Еще бы…
— А знаете, что он говорит о науке?.. Читали?..
— Это где?..
— Да в вашей излюбленной «Полярной звезде»… Он говорит: выше церкви, выше государства — стоит наука!.. Может быть, я неверно цитирую вам самое выражение, но мысль та… Следовательно — работайте над наукой, запасайтесь знаниями в то время, когда ваши все силы
