Обмен времени - Стасс Бабицкий
— Как… Что… Кто ты? — выдавил он, пытаясь собрать крупицы здравого смысла, как рассыпанную мелочь в ладонь.
— Меня зовут Лила, — сказала она. — Я дочь Иуды Искариота.
Сумасшедшая. Теперь все понятно.
Хотя нет, ну ничего же не понятно! Пусть она безумна, но ведь собственными глазами… Да что там, глаза можно и обмануть, но пальцами — от кончиков до основания, а затем и ладонями, — чувствовал, как рассыпается тело нежити. Продавливается словно трухлявое дерево, исчезает в долю секунды. Значит, и он псих?! Ладно… Эту мысль лучше обмозговать на некотором расстоянии от Лилы. Все-таки у неё нож. Деревянный, но вполне опасный. Надо красиво откланяться, отойти неспешно за кусты и там уже бежать со всей возможной скоростью.
Анатолий попытался встать. Ноги не слушались. Стали не то, чтобы как ватные, скорее наоборот — окаменели. На миллиметр не сдвинулись, а ведь мозг активно посылал панические импульсы.
— Вижу, зелье подействовало, — Лилу забавляли его жалкие попытки. — Дивно! Нам надо дождаться рассвета. Проверить одну штуку. Превратишься ты в вампира или нет.
— Но… ты же…
— Приврала чуток, — кивнула охотница. — Иначе стал бы ты пить? Понимаешь, какая штука, шансы у человека стать вампиром после укуса — ровно пятьдесят на пятьдесят. Никто не может предсказать, как монетка выпадет, орлом или решкой. Даже сам вампир. Станет понятно часа через три. Так что если к третьему крику петуха клыки не полезут, считай повезло. А полезут — не обессудь.
Надо звать на помощь. Орать во весь голос. Стыдно здоровому мужику девчонки бояться, да и не поверит никто, в психушку упекут. Но хоть живого упекут. А эта чокнутая его по-любому ножом пырнёт. Вон, как глаза сверкают!
Набрал воздуха, открыл рот…
— Ты сейчас как в старом немом кино про графа Дракулу. Не смотрел? Ну как же, немецкий шедевр начала двадцатого века. Там тоже в кадре кричат беззвучно, однако актёры старались, рвали связки. На съёмочной площадке такой визг стоял, аж уши закладывало. Видишь ли, это я настояла, чтоб Дракулу сыграл не красавец-мужчина, а смешной лысый дядька с оттопыренными ушами. Потому что он такой и был. Никакой, понимаешь, харизмы или романтического шарма. Только титул и собственный замок в Карпатах помогли ему сохранить имя в веках. История любит благородных персонажей… Ты заметил, да? От зелья не только ноги онемели, но и связки голосовые, и язык. Так что диалога у нас не получится.
Толику впервые в жизни захотелось помолиться. Он переживал момент… Не отчаяния, нет. В моменты отчаяния люди превозмогают все и совершают подвиги — спасают детей из проруби, сажают самолёт на одном крыле, выигрывают безнадёжные сражения. А тут возникло азартное напряжение, практически гамлетовское «быть-не быть». Такое случается, когда игрок поставил все на красное и смотрит на замедляющееся колесо рулетки. Или когда к банкиру неожиданно нагрянула финансовая разведка, а он не уверен, что удастся откупиться. Судьбоносная монетка вертится в воздухе, равенство шансов убивает и мучает. Молитва в такой момент у всех одинаковая. Неловкая, корявая и чуточку лживая: «Господи, если выпадет как нужно — я изменюсь. Навсегда. Стану чище и добрее, брошу пить, курить и любовницу. Наобещаю ещё с три короба, только помоги!»
Помоги не стать вампиром…
— Молишься? Дивно!. Значит, ничто человеческое тебе не чуждо. Пока ещё.
Лила поудобнее устроилась на скамейке, вытянула ноги и положила голову на колени Толика. Ничего интимного в этом не наблюдалось, просто теперь она смотрела снизу вверх. Так проще заметить, когда клыки начнут удлиняться, подумал он. Значит, не верит в выздоровление. Точно, пырнёт ножом. Ой, как умирать-то не хочется!
— Другое дело, что молитвы тут не особенно помогут, — продолжала убийца нежити. — Они на вампиров не действуют, увы. Знаешь, как эти твари появились на свете? Самые первые? Сейчас расскажу, все равно надо как-то время скоротать. Это произошло в тот день…
Тот день случился почти две тысячи лет назад. Время перемололо в своих жерновах миллионы людских жизней, превращая их в муку, замешивая тесто из которого выпекались новые народы и империи. Сотни городов задохнулись в петлях дорог, сотни рек пересохли или поменяли русло. Все, что было когда-то великим, съежилось до размеров рисового зерна. Лила столько всего перевидела на своем долгом веку, а все равно не могла забыть тот проклятый день.
Сухой ветер с юга бросал горсти песка в лица прихожих. Юдифь низко нагнула голову, покрывало, расшитое цветами, билось за её плечами, словно крылья.
— Далила, идём скорее! Отца видели на дороге к храму.
Сестры встретились у Овечьего пруда. Все утро они прислушивались к уличным разговорам на старом рынке, у Рыбных ворот и в долине Сыроделов. Иерусалим гудел. Впрочем, город всегда гудел на тысячи голосов. На этот раз обсуждали ночные аресты, предстоящую казнь на Голгофе и цены на козье молоко — ужасно завышены, сосед, ваша правда, куда только смотрит прокуратор! Девочки пробежали мимо жёлтой крепости, иссечённой ветрами да ливнями. Из угловой башни доносился хохот: охранники обсуждали прелести чужих жён и своих подружек, поплёвывая вниз — казалось, именно из-за таких вот плевков крепостной ров до сих пор не пересох.
На ступенях храма тучные бородачи взахлёб пересказывали вновь прибывшим недавнюю сцену.
— Представляете, прямо с порога крикнул: «Грех на мне! Продал кровь невинную!» А потом бросил к ногам Ханнана кошель с серебром. Сам при том был, клянусь милостью Яхве!
— Первосвященник в ответ: «Мне не интересны твои грехи. Ступай прочь!» Так и стояли, глядя с ненавистью, сжимая кулаки. Долго стояли, я насчитал полсотни ударов сердца.
— Ушёл он, не прибавив ничего к словам своим. А Ханнан поднял кошель, да вслед ему швырнул. Вот этими глазами видел, чтоб им лопнуть если вру.
— Верно, верно. А был то Иуда Симонов, из пригорода. Не обернулся, ушёл через Золотые ворота.
— Ишкариот?! Да ведь все твердят, пало на него проклятие. Выходит, и серебро это проклято…
— Нельзя брать. Добра не принесёт. Однако же, там, в мошне, на первый взгляд не меньше двадцати сребреников.
— Спорю, что двадцать пять. Очень уж внушительно звякнули.
— А может… заглянем, достопочтенные? Одним глазком? Да и то, поделим на всех. По капле проклятия уж всякий выдержит.
Далила, взметнув полами одежды облако пыли, раньше других успела схватить отцовский кошель. Она признала бы его из тысячи других, поскольку сама вышивала серебряную рыбу на обеих сторонах денежного мешка. Под негодующие крики, утянула сестру за собой — к Золотым воротам.
Стражники не обратили
