Арина Великая - Владимир Александрович Бердников
Около часа дня местного времени Фёдор Яковлевич выбрался из пещеры, Было тихо, землю окутывала сумеречная мгла, но снег на южных склонах сопок уже розовел, отражая предрассветную зарю. Поползнев надел лыжи и подошёл к озеру – в разрыве горной цепи южного берега чуть выше горизонта стояло красноватое косматое солнце. Только в Заполярье понимают, что значит увидеть солнце, после тягостных недель кромешной тьмы. Поползнев глядел, как загипнотизированный, на огненный диск, зависший в просвете между чёрными треугольниками сопок, и на сверкающую солнечную реку, текущую к его ногам по заснеженной равнине замёрзшего озера. Вскоре солнце ушло за сопки, но затухающая заря продолжала освещать небо и окрашивать в пунцовый цвет холодную озёрную твердь. А Поползнев всё не уходил. Его тянуло рассуждать.
Долгая жизнь в отрыве от людских скопищ выработала у него привычку к размышлению по любому поводу – и крупному, и мелкому. Он почему-то вспомнил, как когда-то его веселил доктор Куропаткин – его первый и последний научный руководитель. Поползнев несколько раз был свидетелем интереснейшего момента, когда у шефа возникало творческое озарение. Но ещё интереснее было наблюдать, с каким рвением Куропаткин начинал убеждать своих подчинённых взяться за проверку его очередной свежеиспечённой гипотезы. Многие отказывались это делать, просто потому, что уже не один год искали экспериментального подтверждения какой-то из предыдущих гипотез шефа. Впрочем, практически всегда находилась неопытная девушка (дипломница или аспирантка), которая соглашалась проверить новую догадку Куропаткина. Однако догадка, как правило, не подтверждалась, и девушка тратила впустую два-три года своего лучшего времени. Поползнева веселил парадокс: шеф тратил несколько минут на порождение гипотезы, а невинная девушка убивала несколько лет, тщетно ища доказательство прозорливости начальника. Впрочем, гипотез у шефа было много, и трудолюбивых сотрудников хватало, так что, чисто теоретически, был шанс, что хотя бы одна из гипотез окажется верной и окупит гигантский труд многих приятных и энергичных людей. Но Куропаткину не везло: за свою жизнь он породил не менее двух десятков правдоподобных гипотез, но все они, в конечном счёте, оказались ошибочными.
Фёдор Яковлевич проклинал судьбу и всю горбачёвскую заваруху, которая вырвала из его творческой жизни двадцать невосполнимых лет. И теперь тягостное чувство неполной реализации своего потенциала толкало 64-летнего исследователя на поиск новых свершений, не уступающих по масштабу прежним.
И вдруг (может быть, из-за краткого появления солнца) его душу будто пронзила молния блаженства. Он знал этот знак, которым мозг оповещает сознание о зарождении «неплохой» мысли. «Боже! – запела душа пожилого учёного. – Наконец-то! А я уж боялся, что больше не испытаю это восхитительное переживание». Поползнев стоял, тупо уставившись на ещё яркую зарю, и ждал пресловутого озарения. Но озарение не приходило, напротив, какой-то раздражённый голос в его голове стал требовать, чтобы он не изобретал велосипед, а сосредоточил бы своё внимание на доведении до совершенства программы развития человеческого плода в клонотроне. Иными словами, голос трехвого рассудка призывал полностью автоматизировать внутриаппаратный процесс, чтобы любая девушка-оператор со средним техническим образованием могла бы без труда обслужить клонотрон. И вдруг совсем другой, какой-то сбивчивый и плохо поставленный голос задал вопрос: «А что если внести изменение в программу внутриаппаратного развития?» Поначалу Фёдор Яковлевич хотел отмахнулся от этой мысли, пробурчав: «Что за вздор мешает мне думать!». Действительно, до сих пор он старался воспроизвести именно НОРМАЛЬНУЮ программу развития плода, ту, что реализуется в беременной матке лучших представительниц прекрасного пола. И тем не менее, что-то в том вздорном призыве соблазняло Поползнева. По своему опыту он знал, что если нелепая с виду идея не желает в течение первых трёх минут отправляться на свалку, то значит, к ней следует присмотреться. И он попробовал это сделать:
– Сейчас я могу наблюдать и контролировать весь внутриаппаратный этап развития человеческого клона – от зачатия до момента условного рождения. Состав питательного раствора я могу изменять по своему усмотрению. А что если к этому раствору добавить нечто, что ускорило бы развитие мозга? – спросил себя Фёдор Яковлевич, и тут же сильнейшая радость снова захлестнула его душу. – Боже! – воскликнул он. – Увеличение мозга! Вот путь, который приведёт меня к звёздам. Череп младенца, конечно, тоже возрастёт, но ведь родов-то нет, так что можно увеличивать размер головки плода сколь угодно. Вот дело, которое, пожалуй, увлекло бы меня даже на старости лет», – задумчиво произнёс Поползнев, глядя на проём в горной цепи, где догорала первая заполярная заря 2015-го года.
В пять дня, за стандартным чаепитием в кают-компании Фёдор Яковлевич сделал небольшой доклад. Он не вставал, не пользовался доской и фломастером, не следил за стилем и убедительностью изложения. Он просто делился своими мыслями. Его аудитория, состояла из сидящего за тем же столом Ильи и из Анфисы, глядящей на него с экрана компьютера.
– Знаете, дорогие мои, я, наверное, сдурел, но мне неинтересно тупо воспроизводить точные копии известных людей. Я считаю, что наша методика практически отработана, так что скоро клонов сможет штамповать даже полоумный робот. Но клонотрон позволяет нам рискнуть и создать нечто большее в прямом и переносном смысле, – Фёдор Яковлевич помолчал, давая слушателям время осмыслить его слова. – И я спросил себя: «А что будет, если мы внесём изменения в программу внутриаппаратного развития клона? Пусть он порастёт подольше в среде, особенно благоприятной для развития нервной ткани». Иными словами, давайте попробуем преодолеть барьер, наложенный на человеческий плод размером входа в малый таз женщины, размером пресловутой conjugata vera. Давайте попробуем создать крупных и, главное, большеголовых новорождённых.
Илья, выслушав краткое сообщение Поползнева, оцепенел от изумления и восторга. «Вот оно – дело моей жизни!» – хотелось ему выкрикнуть.
Поползнев внимательно смотрел на единогенного сына, ожидая его реакции.
– Фёдор Яковлевич, у вас есть конкретные соображения по составу нового питательного раствора? – не своим голосом просипел Илья.
– Пока что нет. Нужный рецепт нам предстоит найти методом проб и ошибок, работая одновременно на всех четырнадцати клонотронах, – ответил Поползнев.
– Федя! Неужели ты предлагаешь экспериментировать на людях? – донёс скайп испуг Анфисы.
– Зачаток мозга закладывается уже на четвёртой неделе развития, – спокойно продолжил убеждать своих слушателей Поползнев. – Я предлагаю вести исследование максимум до шестой недели. Эмбрион на этой стадии ещё человеком не считается. Так мы убьём двух зайцев: не погрешим против морали и, что куда важнее, повысим скорость перебора вариантов. Я предлагаю Илье поискать в литературе сведения о веществах, способных ускорить развитие нервной ткани.
– Разумеется, я всецело за! – с волнением заговорил Илья. –
