Андрей Лях - Реквием по пилоту
— Мы должны думать о Бэклерхорсте, пожалеть его. Шелл — человек феодальный, а значит, наивный до предела.
— Что-то я не пойму, — отвечал Эрликон, поглощая салат по системе Хэйни. — Он же, ты говорил, великий завоеватель. Да и на вид он делец вполне современный.
— Да, увы, таков общий глас. Нет, Эрли, нет, Шелл Бэклерхорст человек необычайно мягкий, интеллигентный, чужие несчастья всегда переживает как свои. В дни его юности, в десятом веке, мамаша Шелла с сородичами на коленях умоляла сына: помоги, защити, не ударь в грязь лицом! Бэклерхорсту не хотелось огорчать близких людей, он и пошел убивать да крошить направо и налево. И до того хорошо у него это выходило, что он в конце концов завоевал полмира. А потом один мудрец ему растолковал, что эдак вести себя неприлично, и Бэклерхорст смертоубийства бросил, перебрался в Казанову, открыл фотомастерскую, зажил тихо-мирно, как он любит.
— Все хорошо, что хорошо кончается, — заметил Вертипорох.
— Этим вовсе не кончилось, — возразил Кромвель. — Штука в том, что у Бэклерхорста есть удивительное свойство. Скажем, бывают люди очень высокого роста, а встречаются, например, с абсолютным слухом. А у Шелла талант выходить в начальники. Так уж устроено, что люди вокруг него неудобно себя чувствуют, пока Бэклерхорст не сядет в большое кресло и не начнет руководить — что в десятом веке, что теперь.
Вертипорох пожал плечами:
— Что же… Если в нем такой организаторский заряд.
— Нет в нем такого заряда, — грустно ответил Дж. Дж. — А если в чем и есть, так единственно в походке. Он, Дима, и сам такому везению не рад, но поделать ничего не может — смирился, махнул рукой и терпит. Когда же он поселился в Казанове, то со своим простодушием поверил в еще одну доктрину, из-за нее-то мы тут с вами и сидим. Ему внушили, что Кромвель лучше всех в мире летает и победить его нельзя. Не потому, что он какой-то особенный летчик, а уж так устроен мир — камень падает вниз, вода мокрая, Кромвель всегда выигрывает. Ну как ребенок, ей-богу. Сейчас он поставил на нас все свое положение, деньги, престиж фирмы и ни капли не волнуется — столь незыблема его вера. А вера горами движет, поэтому мы должны занять первое место в этапе, а не то, — Кромвель сразу перестал печалиться, — подорвем мировоззрение такого интересного человека.
После обеда коловерть продолжалась, двигатели жгли горючее, маршал смотрел на приборы и приставал к карлойду. Иногда, правда, он снисходил до объяснений:
— Маневренность у нас прекрасная, можем заложить вираж с отрицательным вектором, но это лобовое сопротивление… Ты хоть знаешь, почему на эволюциях биплан лучше, чем моноплан?
— Э-э-э… М-м-м-м… — мычал Эрлен. — Биплан… Ну, в старину, деревянный такой самолет…
— Голова у тебя деревянная, да что я тут распинаюсь. На горизонтали «боинг» нас обскачет, придется виражить и виражить, машина тяжелая, дозировка подачи должна быть ювелирной, а некоторые юноши машут ручкой, как во сне. Мон шер, это тебе не Як-18, там выкрутил не выкрутил — на форсаже доберем, а здесь о горючем надо думать…
Бог знает, что уж он имел в виду, но регулировка проводилась с тщательностью, до сих пор Эрликоном не виданной. Работы заканчивались в двадцать два ноль-ноль, и Кромвель требовал, чтобы в двадцать три Эрлен засыпал. Подземный жилой блок был отделан под люкс, с двумя спальнями и двумя ванными, полным телевизионным оборудованием и видеофоном. Перед сном ругали Пиредру.
— Я удивляюсь Скифу, — философствовал Дж. Дж. — Что за мистицизм среди роботов? Фетишем кибернетического мозга стал безмозглый жулик, мысль уверовала во всемогущество безмыслия. Впрочем, все вполне объяснимо — Скиф, как и все ему подобные кофемолки, мыслит перебором вариантов: да — да, нет — нет, и вдруг — Винер всемогущий! — живет и преуспевает личность без единой мысли в башке. Скиф перебрал свои триггеры — или что там у него — нет такого варианта! Значит, все, конец света, Пиредра — трансцендентное чудо. А может, и Господь Бог. Вот вам и религия. Всего-то навсего ворюга с нюхом. Правда, везет ему как утопленнику — не этого ли Скиф испугался?
Прошло четыре дня из восьми назначенных. На утро пятого засвистел факс, и насвистел такое, от чего Кромвель глухо и страшно зарычал.
— Или Пиредра купил судейскую коллегию, — сказал он, глядя на Эрликона безумными глазами, — или мы с Бэклерхорстом отдавили кому-то любимую мозоль. Нам впиндюривают топливный лимит. Ах, дьявол!
Эрлен не сразу постиг суть происходящего:
— Да? На том этапе я тоже летал с лимитом.
— Балда! — обругал его маршал свирепым шепотом. — У тебя был судейский лимит по начислению штрафных очков, а теперь нам урежут взлетный вес, пять тонн металлического водорода… Ах, недоноски, почуяли что-то; Эрли, есть, есть там такая статья о крейсерском классе, знал бы — отменил эту глупость еще в сорок седьмом! Звони Реншоу! Реншоу! — заревел Кромвель, не разжимая зубов. — Нас подставляют под статью о топливном лимите. Что? Да! Не хватит горючего на посадку. Чьи это фокусы? Кто додумался? Что? Как это «не знаю»? Какого черта тогда вы там сидите? Узнайте, сообщите Бэклерхорсту, дайте кому-нибудь взятку!
Слышно было, как Реншоу что-то невнятно лепетал. Дж. Дж. плюнул призрачной слюной, бросил трубку и с ненавистью вперился в ни в чем не повинного Эрликона:
— Послал аллах тюленя… Дело дрянь, Эрли, дело хуже, чем я думал… Набери еще раз. Реншоу, да, снова Терра-Эттин. Не звоните никому, Бэклерхорсту скажите — справимся сами. Да, все.
Вертипорох тоже сложности положения не оценил:
— Джон, а что нам этот лимит? У нас же по топливу двойной запас.
— В заднице у тебя двойной запас, — ответил Кромвель жестоко. — Я знаю, что говорю. Дай сюда калькулятор.
В зеленом окошке заскакали загадочные цифры.
— Садимся на вакуумную подушку, — бормотал маршал, нажимая на клавиши Эрленовым пальцем. — Стало быть, 0,6–0,7, это в четверть… За глаза… — Длинные резцы отпустили маршальскую нижнюю губу, и Кромвель, уже с привычной усмешкой, потянулся, как сонная пантера. — Механик, слушай мою команду. Вешаем наружные баки.
— Зачем? — опешил Вертипорох. — Лимит, расход еще больше увеличится, вес возрастет… Опять же лобовое…
— Да уж, будет сопротивление, — подтвердил Дж. Дж. — Зато еще подожмемся на фигурах, а на посадке баки отстрелим.
— Ого, ничего себе, — изумился Вертипорох.
— Ничего не «ого». Вот только «боинг», «боинг»… Не идет он у меня из головы… Ну что вы так оба на меня смотрите? Я однажды на посадке с Шенкенбергом отстрелил одновременно баки, поворотную кассету и все три шасси.
— И чем кончилось?
— Дали майора и десять суток ареста.
— Нет, ну а как все было? — спросил Эрлен с неподдельным интересом человека, которому предстоит наблюдать все эти искрометные пертурбации отнюдь не со стороны.
— Как было… Сидели полторы недели у Шенкенберга, а Фонда бегала за вином, вот как было. Все, по местам, механик, готовь баки, а ты не трусь, курсант, кишка у них тонка с нами совладать.
Беда не приходит одна. В тот же день, между восемью и восемью двумястами общей тяги, ожил видеофон по номеру внутренней ванденбергской связи. Кромвель пошел вместе с Вертипорохом и вернулся озабоченный. Механик показал скрещенные руки, надсадный вой двигателей смолк, и Эрликон вылез из кабины.
— Нас беспокоит мадемуазель Делорм, — сказал Дж. Дж., — пассажирский инспектор космопорта, в восемьдесят девятом году — мисс Стимфал, на редкость милая особа. Только что пожаловал Пиредра — в лице двух головорезов из охраны «Олимпии» — Бена Томпсона и Галлена Бейкера. Поехали в город.
— Ну и что? — спросил Эрлен. — Мало ли.
— Нет, — ответил Кромвель. — Не будем тешить себя иллюзиями. Это приехали убийцы, а еще лучше сказать — убивалы. Я видел их послужной список у Скифа. Сколь неожиданен поворот событий.
Лихорадка предстартовой подготовки совершенно вытеснила из головы Эрликона козни мафии, и теперь ему, во-первых, просто сделалось не по себе, а во-вторых, он испытал и вовсе ужас при мысли, что маршал сейчас же, не откладывая дела в долгий ящик, объявит начало военных действий. Все же, собравшись с духом, Эрлен решил не терять лица и достаточно спокойно произнес:
— Разве не этого мы ожидали каждую минуту?
— Совсем не этого, — возразил Дж. Дж. — Пиредра, искусник наш, выдерживает стиль, ничего не скажешь. Мы-то ждем бог знает какой хитрости, каких-то сверхъестественных ходов, а вместо этого приезжают два стенолома. Что сей сон означает?
Сквозь миниатюрную фигурку пилота, сквозь опутанный силовыми подводами самолет и стены бокса маршальский взгляд и мысль погрузились в ему одному ведомые глубины, и лишь его язык, празднословный и лукавый, продолжал беседу с Эрликоном:
— Да-с, перед нами излюбленная манера Пиредры — сбить всех с толку, сделать вид, будто спятил, с тем чтобы, когда противник сообразит, что к чему, было уже поздно. В другое время и мы поиграли бы в эту испанскую игру, но сейчас требуется разобраться в ситуации немедленно…
