Александр Етоев - Человек из паутины

- Я, думаешь, не крещеный? - покачал головой Лапшицкий. - Крещение это инициация, знак готовности к переходу из одного мира в другой. Крестить человека можно по-разному - можно водой, можно огнем, можно совокуплением с женщиной. Возьмем тебя, например. Ты - вепс, вепс-царевич, а у вас, вепсов, и крест не такой, как у всех, он по форме восьмиконечный, так что в какую тебя веру ни окрести, глаза твои всё равно в одну сторону смотрят - в лесную чащу. То же самое и с твоей болезнью: какое лекарство тебе Бог прописал - уколы в задницу или шаманский бубен - и какого лекаря тебе Бог назначил, тем и довольствуйся, тому и радуйся, за то и благодари Бога. Шамбордай лукаво подмигнул Ванечке, сунул руку под стол с бутылками и достал оттуда некий экзотический инструмент, отдаленно напоминающий финский кантэле: полый ящичек из светлого дерева в форме лодки, длиной около метра. Гриф у инструмента отсутствовал, струны, сделанные из сухожилий оленя, крепились прямо на корпусе, на колках, изготовленных из птичьих костей. Давно, однако, не брал я в руки свой шангальтоп. А то мы все о высоком да о высоком. Пора отвлечься, песенку спеть. Ты, брат, как насчет песенки?

Ванечка насчет песенки был не против, и Шамбордай запел, пощипывая оленьи струны и притопывая себе в такт ногой:

Ей, лотсман, касак!

Лотсман касак полиман,

Кайма та килме сол тупман,

Телейу, телейу...

пел Шамбордай, и у Ванечки почему-то выступили на глазах слезы, хотя о чем была песня, на каком она была языке - ничего этого Вепсаревич не знал, да, в общем-то, и знать не хотел, настолько она его взволновала.

Телейпеле, султтай йулттай

Раскаччай, раскаччай.

Инке те потопе теме пына

Пер ту тар, пер тутар.

Ей, Кормилай!

Шамбордай кончил петь и весело посмотрел на Ванечку:

- Что, прошибло? Эта песня всех прошибает, кому ее ни спою. Называется "Матруссен йурри" - это по-чувашски, а по-русски - "Матросская песня". Мне ее один чуваш подарил, давно уже, здесь, в Сибири. Она про то, как лоцман не мог стать казаком, не нашел дороги ни туда ни сюда. Вот он сидит и поет: телею, телею, султай-бултай, раскачай, раскачай! Дальше в ней не очень понятно - пришел к тетеньке какой-то татарин Кормилай, а она татарину: "Эй, Кормилай!" А чего "эй", хрен ее, тетеньку эту, знает.

- Любила его, наверное, вот и "эй", - грустно предположил Ванечка, думая о своей Машеньке, такой близкой и такой далекой одновременно. Хорошая песня, но очень печальная.

- Просто шангальтоп такой инструмент, что на нем только печальные песни хорошо получаются, остальные - плохо. Для веселых песен есть у меня другой инструмент - аполлоникон. Слышал про такой?

Ванечка про такой не слышал, и Шамбордай, большой любитель комментировать явления жизни, все ему про этот инструмент рассказал.

Оказалось, аполлоникон - это комнатный паровой орган, который хорош и звуком, и легкостью музицирования на нем, но единственная его беда - вечная проблема с дровами. Нужно, пока играешь, постоянно дрова подкладывать, чтобы больше было давление пара, иначе звук не держится и плывет. С самими дровами проблемы нет никакой - кругом тайга и дров, как говорится, хоть сплавляй на дирижаблях в Америку, - но никак невозможно совмещать игру и работу истопника при музыке, а помощника держать - тоже хлопотно, да и не всякий помощник сумеет правильно рассчитать зависимость количества пара от скорости сгорания дров.

- Я его в подвале держу, - рассказывал Шамбордай дальше, - ухаживаю, конечно, - вещь все-таки недешевая, мне за него один хрен в Москве квартиру давал у метро "Стадион "Динамо"", да только на фиг мне сдался этот вертеп московский - ни воздуха, ни простора, ни белочку с руки не покормишь, ни на бубне над тайгою не полетаешь

- Одиноко у вас, наверное, здесь, в Сибири? - Ванечка кивнул за окно, где плавали, тычась в стекло носами, сонные вечерние комары, сытые, довольные своей комариной жизнью, раскормленные, как летающие собаки Павлова.

- Одиноко? - удивился Лапшицкий. - Это в городе у вас одиноко, а здесь тайга, здесь некогда об одиночестве думать. И товарищи у меня есть Вот живет в лесу за сопкой Веселкой старец один по имени Ампелог, в миру Юрий Иосифович Брудастый, бывший колчаковский офицер, мы с ним музицируем вместе, я - на шангальтопе, он - на моей паровой гармонике, аполлониконе, как, бывает, начнем, так белки, рыси, тигры, медведи, дичь малая - все сбегаются слушать. Мирно сидят, друг друга не трогают, как у дедушки Мазая в раю. Сейчас, правда, редко старец ко мне заходит - старый совсем стал Ампелогушка, а раньше был хоть куда, медведя на спор заваливал, на дно Байкала нырял и нисколько при этом не простужался. Бывало, сядешь с ним выпивать - день пьешь, два пьешь, четыре, а у него ни в одном глазу. Ангельский человек, божий. Он устроил когда-то скит на незамерзающем озере Энзэхэн на ветвях дерева секвойядендрона, семечко которого сам же и вывез однажды за подкладкой своей папахи из Калифорнии, с западных склонов Сьерра-Невады. А устроил он скит на дереве по примеру древних подвижников отцов наших Симеона-столпника, Малафея Аляскинского, Гурия Выголесского и других их святых последователей. Рядом с деревом, где Ампелог подвизался, неподалеку был хуй болдог - неувядаемый бугор-пуповина, из которого росло бурятское материнское желтое дерево, на ветвях которого справа висели колчан и налучье - хулдэ, жизненная сила будущего мужчины, а на ветвях слева - иголки и наперсток - хулдэ будущей женщины. Под дерево раз в году приходили будущие молодые мужчины и приводили с собой будущих молодых женщин и устраивали праздник прощания с девственностью, становясь на глазах у всех настоящими мужчинами и женщинами. Поначалу мой Ампелог смотрел на это как на тяжкое испытание - искушение его, Ампелоговой, грешной плоти, которое ему послал Господь в наказание за то, что не уберег Россию от безбожников-коммунистов. Но однажды явились к нему под дерево трое человек-налим, человек-утка и человек-женьшень - и передали послание начальника канцелярии Всесибирского небесного региона Урянхая Унхуева о том, что Господь дарует Ампелогу свободу от однобоких воззрений на природу и существо веры, а также награждает нашего Ампелогушку даром терпимости к вере всех народов земли Сибирской, независимо от странностей ее проявления и внешней телесной грубости.

В этом месте Шамбордай Ванечке доверительно подмигнул:

- Ты, конечно, догадался, что послание сочинил я, подпись Господа тоже подделана лично мною - у Господа же подпись простая - тощий крестик с загогулиной на конце внизу.

Всё это Шамбордай рассказывал, не забывая наполнять рюмки и опрокидывать их внутрь себя, зорко следя при этом, чтобы Ванечка не отлынивал от процесса. Примерно, на шестнадцатой рюмке Ванечка вдруг заметил, что Шамбордай оставляет в каждой бутылке немного алкоголя на донышке.