Бен Бова - Орион и завоеватель (Орион - 4)

- Нирвана не забвение, - терпеливо объяснял Кету. - Нет-нет! Нирвана не сулит полного уничтожения, все гибнет лишь в жизни, которую ведет эгоистичный человек, не познавший истины. Истина же неуничтожима, ею и проникается достигший нирваны.

Подобные абстракции были мне недоступны.

- Считай, что в нирване дух твой безгранично расширится. Через нирвану ты сумеешь вступить в общение со всей вселенной. Но не как капля воды, упавшая в океан. Наоборот - как если бы все океаны мира влились в единую каплю воды.

Кету несомненно верил во все это и радовался. А я никак не мог справиться с сомнениями, которые терзали меня. Оказавшись в этом самом "ничто", я более не увижу Аню. Навсегда забуду ее любовь. К тому же, придя к последнему забвению, я никогда не сумею помочь ей, а, судя по словам Геры, моя любимая отчаянно нуждалась в моей помощи. И все же Гера скрывала ее от меня, и я не мог прорваться через поставленные коварной богиней преграды...

Тут я осознал, что весьма и весьма далек от вожделенного, с точки зрения Кету, бесстрастия.

Самого же индуса по-прежнему завораживала моя способность помнить что-то из прежних жизней. И я вспоминал отдельные эпизоды: воинов, певших возле костра, огромное облако пыли над выступившей в поход монгольской ордой, ярость пламени ядерного реактора.

Однажды на рассвете, после бессонной ночи, полной неясных страхов и смутных воспоминаний, я вдыхал аромат ветерка, налетавшего с северо-запада; люди тем временем готовили еду. Мы остановились среди бурых невысоких кустарников на открытом месте возле Царской дороги, по которой уже катились повозки путников.

- Этот ветер дует от озера Ван, - указал я Кету, - оно лежит вон там, а за ним - Арарат.

Большие глаза индуса округлились:

- Ты слышал про Священную гору?

- Когда-то мне довелось жить возле нее среди охотников... - начал я, но замолчал, потому что помнил только увенчанную снегом гору, столб дыма над одной из двух вершин, закрывшие небо облака.

- Каких охотников? - спросил он.

- Это было давным-давно.

Я потратил весь день, стараясь вспомнить подробности, но память моя оставалась словно бы запертой на замок. Я помнил только, что к тому же племени принадлежала и Аня, но знал - там был кто-то еще. Человек, вождь племени. И Ариман! От которого исходила неотступная мрачная опасность.

Неделю спустя пришли новые воспоминания. Я находился возле руин древней Ниневии, столицы Ассирии, где некогда высились прекрасные храмы Иштар и Шамаша. Там правил могучий Синнахериб, считавший себя изобретателем самого мучительного способа казни - распятия. Я вспомнил вереницы крестов по обе стороны дороги, по которой шагал к его дворцу. Он считал, что более величественного сооружения еще не возводили. Такие вот воспоминания приходили мне по ночам... Я много раз посещал эту древнюю исстрадавшуюся землю и жил на ней много раз. Воспоминания приходили словно древние призраки, переменчивые и непонятные, жуткие и манящие. И всегда я жертвовал собой ради Ани. Богиня вновь и вновь принимала человеческое обличье ради меня... она стремилась быть со мной, потому что любила меня. Неужели она и сейчас пытается сказать мне хоть слово... сломать в моем разуме стену, разделявшую нас!

- Нет, мне не достичь нирваны, - однажды признался я Кету.

Мы обедали в надежно охраняемом караван-сарае. Отряд наш уже приближался к Сузам, у которых оканчивалась Царская дорога. Здесь чувствовалась власть Царя Царей.

- О, это требует времени, - мягко отвечал мой собеседник, сидевший напротив меня за столом. Нам предоставили отдельную комнату, поскольку Кету сказал хозяину постоялого двора, что является послом Царя Царей. Нужно прожить не одну жизнь, чтобы достичь блаженства.

Я покачал головой:

- Нет, едва ли мне суждено когда-нибудь достичь нирваны. Похоже, что я вовсе не хочу этого.

- Но тогда ты будешь в страданиях проживать жизнь за жизнью... И мучиться, как и прежде.

- Возможно, для этого и созданы люди.

Кету не стал спорить.

- Возможно, - согласился он, разумеется оставшись при своем мнении. - В двух неделях пути отсюда на юге находится могучий город Вавилон. Что ты о нем помнишь? - полюбопытствовал он.

Я напряг память, но мне ничего не приходило в голову.

- Может быть, висячие сады? - предполагал Кету. - Или великий зиккурат?

Нечто далекое шевельнулось в памяти.

- Урук, - услышал я собственный голос как бы со стороны. - Помню царя Гильгамеша и друга его Энкиду!

- Ты знал их? - В голосе индуса послышался трепет.

Я кивнул, все еще стараясь сделать свои воспоминания более отчетливыми.

- Кажется, я был Энкиду, - сказал я. - И дружил с Гильгамешем.

- Но это было в самом начале времен, - прошептал Кету.

- Нет, - отвечал я. - Всего лишь давным-давно, но не в самом начале.

- Ах, если бы ты мог вспомнить побольше!

Я с трудом улыбнулся:

- Друг мой, вижу, и ты еще не избавился от желаний.

20

Наконец мы прибыли в Сузы, но я почти не видел города.

Нам, грекам, велели расположиться лагерем снаружи его внушительных стен, тем временем Кету направился во дворец в сопровождении отряда воинов Царя Царей.

Он явился несколько часов спустя с расстроенным видом.

- Великий царь вместе с двором уже переехал в Парсу. Нам нужно отправляться туда.

Парсой называли весеннюю столицу; города этого не знали ни Филипп, ни даже Аристотель. Настанет время, и Александр назовет его Персеполисом. И мы отправились в Парсу. Нас сопровождал отряд персидских всадников, уздечки коней были покрыты золотом, упряжь украшена серебром. Окруженные этим великолепием, мы ехали на восток по бурой пустыне навстречу горячим ветрам.

Наконец добравшись до места, мы увидели Парсу, дивное селение, которое нельзя было назвать городом в полном смысле слова.

Старый Дарий - тот, что первым вторгся в Грецию почти два столетия назад, - возвел Парсу как памятник себе. Раскинувшись на обожженных солнцем бурых холмах у подножия массивной гранитной возвышенности, Парса казалась высеченной из камня. Могилы Артаксеркса и других великих царей были глубоко врезаны в утес.

Парсу нельзя было считать городом. Тут не имелось частных домов, рынка, только царский дворец, где персидский владыка проводил вместе с придворными несколько весенних месяцев. Конечно, слуги не покидали эти места целый год, но они просто приглядывали за порядком во дворце от одного визита царя до другого.

Дворец был великолепен и огромен... больше Пеллы, величественнее Афин. В нем без труда размещался даже колоссальный гарем Царя Царей. Приемный зал, где собирался весь двор, дабы предстать перед лицом государя, принимавшего здесь просителей, был воистину велик. Целых сто колонн поддерживали широкую крышу, повсюду высились грандиозные изваяния: вызолоченные огромные крылатые быки, львы с человеческими головами или люди с мордами зверей. Македонцы привыкли к изображениям львов; в Афинах же все статуи изображали людей - мужчин и женщин, - даже когда они представляли богов и богинь.