Владимир Михайлов - Восточный конвой

«Вот они, — подумал Милов, стиснув челюсти. — Те, ради кого мы якобы жертвуем всем на свете, собой прежде всего. На деле же — маленькие желтые птички. Канарейки человечества — те, кто первыми начинают задыхаться в отравленном воздухе, как некогда подлинные канарейки в шахтах. Что же, свое дело вы делаете исправно. Но поймем ли мы ваш сигнал, как надо?»

— Идемте, Ева, — сказал он. — Где там ваши вседержители?

— Сейчас все собрались в ресторане. Очень кстати, не правда ли?

— Лучше бы они собрались на радиостанции, — ответил Милов.

— Там бы нас не накормили.

— Хозяйка дома, — улыбнулся он.

— Нет, к сожалению. Будь я хозяйкой, сразу дала бы вам микрофон. Но должна ведь женщина хотя бы накормить своего любовника.

— Я уже любовник? — спросил он.

— Будешь, — сказала Ева, — куда ты денешься.

Большой зал ресторана оказался битком набитым — одни ели, другие сидели за бутылкой вина или чего-нибудь покрепче, за чашкой кофе или просто за пустыми столиками — но везде разговаривали; видимо, неопределенность положения Центра все же ощущалась и тревожила если не всех, то многих. Разговоры велись на разных языках: в предчувствии опасности люди сознательно или бессознательно группировались землячествами.

«Заграница, — подумал Милов. — Наши бы наверняка засели в конференц-зале, тут, надо думать, не один такой, а эти, видишь — в ресторане, не привыкли, как мы: с президиумом, с докладчиком… Зато там сразу было бы ясно, где начальство, а тут я даже не пойму, кто директора, а кто лаборанты…»

Ева, видимо в этом все же разбиралась и уверенно вела Милова по сложной траектории между расставленными, могло показаться, в полном беспорядке столиками. Он успевал уловить обрывки разговоров — на тех языках, какие понимал:

— …Когда вернусь в Кембридж, подниму кампанию протеста…

— …В конце концов, Германия вложила в этот Центр так много, и мы ведем здесь важнейшие разработки…

— …И вы понимаете, Смарт, эта семнадцатая элементарная частица, я полагаю…

— …Накупила кучу барахла. И если нас будут вывозить отсюда вертолетами, то придется все бросить. Но комп я все-таки постараюсь вытащить. К счастью, он у меня здесь, как был — в упаковке…

«Земляки», — с удовольствием подумал Милов, прислушиваясь к русскому языку. Но не было времени окликнуть соотчичей, поздороваться с ними.

— …Глупости, ничего не случится. Они еще принесут извинения, вот увидите. Государственный секретарь, я уверен, уже…

— Обождите минутку здесь, Дан, — сказала Ева. — Сперва я представлю вас заочно. — И она, почти не хромая, направилась к столику, стоявшему в едва уловимом, но все же отдалении от прочих. Милов остановился. Рядом несколько столиков было сдвинуто вместе; здесь, судя по разнообразию акцентов, компания была интернациональной.

— …Ну, а чего же вы ждали? Да я в любой миг могу перечислить все преступления, какие мы совершали и продолжаем совершать по отношению к природе. Только это займет не часы — дни, недели… Возьмите хотя бы все Красные книги. Везде! Леса. Мировой океан. Почвы. Ископаемые. Воздух. Флора. Фауна. Озон. Даже космос успели уже изрядно запакостить…

— Прискорбно, конечно, и все же это не повод для эксцессов. Просто — такова жизнь, и другой она быть не могла.

— Такой ее сделали — при нашем усердном споспешествовании. Не дав себе труда подумать — должна ли она быть такой. Ее сделали такой вы. Я. Наши коллеги. Сотрудники. Ученики. Наши учителя. Наши пророки и боги…

Еще один:

— Да, мы исправно выполнили все, что было предсказано за сотни лет до нас…

— Ну конечно, вы же коммунист, кого начнете цитировать сейчас — Ленина или Маркса?

— Всего лишь Ламарка, успокойтесь. Того самого, Жана-Батиста. Он сказал примерно так: «Назначение человека, похоже, заключается в том, чтобы уничтожить свой род, сперва сделав земной шар непригодным для обитания».

— Чепуха. Возьмите хотя бы продолжительность жизни: когда раньше она была такой? Когда раньше планета была в состоянии прокормить столько людей? Можно привести сотни возражений! Вы просто пессимист…

— Возражать мне легко. А вы возразите «им»!

— А кто «они» такие?

— Да все остальные. Кто верил нам или в нас, не задумываясь, шел за нами, полагая, что мы-то уж знаем, куда ведем. Люди. Человечество, если угодно. Надо быть совершенными идиотами или слепцами, чтобы не видеть, что именно к такой развязке идет дело. Потому что человечеством все больше овладевает ужас. А ужас, когда достигнута его критическая масса, взрывается. Это было ясно уже годы назад!.

— Кому ясно? Вам, допустим, было ясно? Мне, например, — заявляю и клянусь! — ничего подобного и в голову не приходило! Вам было ясно — вот и предупредили бы. Что же вы тоща молчали?

— Да потому что я, как и все мы, получил нормальное современное воспитание, научившее нас думать одно, говорить другое и делать третье — то, что все делают. Все катились под гору — и я катился со всеми заодно и, как любой из нас, старался съехать как можно комфортабельнее…

— Да перестаньте! Пусть мы и нанесли природе некоторый ущерб, не отрицаю, но в наших силах — все исправить. Дайте мне только время…

— Берите, берите все время, сколько его есть и будет до скончания веков, я не жаден, дарю вам вечность. — Но вот дадут ли вам время они? Понявшие, что надежды на нашу совесть тщетны, цивилизация сильнее совести, и что если они хотят сохранить хотя бы те воздух и воду, какие еще существуют сегодня, то им надо стрелять в нас с вами, громить лаборатории, взрывать заводы и станции, раскалывать головы с оптимально организованным серым веществом… Они не хотят больше, чтобы взрывались реакторы, рушились плотины, шли желтые дожди, выбрасывались удушливые газы, чтобы ширилась ОДА…

— Опять-таки позвольте усомниться: уже был СПИД — и никто не начал стрелять.

— Потому что там речь шла все-таки о природном явлении. Хотя в наших условиях эта локальная болезнь быстро стала повсеместной. Но вот ОДА — уже целиком наших рук дело…

— Да к чему валить все на нас? Уничтожение природы начали не мы, его начали еще кроманьонцы — уничтожали целые виды животных!

— Учтите: природа вовсе не беззащитна, она и сама может постоять за себя. У нее есть охранительные средства, и в их числе — то стремление к самоуничтожению, которое сидит в нас изначально. Да-да, коллега, и эпидемии прошлых веков, и ядерные бомбы нашего времени, и взрыв СПИДа, и ОДА, и даже нынешнее выступление против нас — все это способы, какими природа стремится защитить себя от человека — при помощи человека же.