Левон Хачатурьянц - Здравствуй, Фобос!(Науч.-фант. хроника — «Путь к Марсу» - 3)

А дальше валила масса возбужденных, горланящих сородичей — всклокоченных, мертвенно-бледных от постоянной жизни без солнца, с глазами, воспаленными в дыму неугасающих костров… Тронулись в дорогу все, даже увечные и матери с младенцами-сосунками. Резал уши пронзительный детский визг.

Охотник шагал спокойно, поддерживаемый своим почетным конвоем, и даже сохранял величавую осанку, смотрел поверх голов, но Сурен «слышал» лихорадочную работу его души. В принципе прошедшей ночью охотник р е ш и л, как именно он попытается спастись, окончательный вариант казался надежным, но страх не отпускал. В случае неудачи смерть была бы не быстрой, как после падения с высоты, а долгой и мучительной. Самое «мягкое», что могли сделать с мятежником, — это привязать его к дереву возле логова пещерного медведя… Поэтому он снова и снова взвешивал все детали своего дерзкого плана.

Вот-вот должна была окончиться гряда утесов: приближалась голая щебнистая площадка, над которой, несмотря на ранний час, дрожало марево зноя. Там будет труднее… Сбоку открылась глубокая расселина — охотник знал, что она сквозная, что за ней, под невысоким крутым откосом, начинаются сплошные тростники речной поймы. Если добраться до реки и следовать по топкому берегу за ее изгибами, можно через несколько дней выйти к чудесному озеру, окруженному дубовыми рощами. Там не появляются охотники племени — предпочитают кружить вокруг пещеры. Только он, с юных лет склонный к бродяжничеству, не боявшийся ни зверей, ни сверхъестественных сил, осмелился побывать в том благословенном, пустынном краю…

И пришел долгожданный миг. Медлить было нельзя… «Островок» Суреновой личности будто ошпарило горячим — это охотник, собрав всю свою волю, ринулся выполнять задуманное…

Первым делом он молча, чтобы раньше времени не привлечь всеобщего внимания, рванулся неожиданно для стражей не вперед, а назад. Щербатый, опешив, выпустил локоть охотника и сам чуть не упал, Носорог, наоборот, вцепился в «жертву» обеими руками, но охотник жестоко ударил его ногой в пах, и силач, заревев от боли, скрючился в три погибели… Кажется, никто из окружающих так и не успел ничего понять, покуда охотник не приступил к выполнению главной части плана. Опомнившись, Щербатый замахнулся остроконечным топором, но бунтарь боднул его головой в живот, конвоир повалился на спину, топор отлетел, и охотник мигом подхватил его. Прыжок, другой…

Топор обрушивается на затылок одного из юношей, державших носилки со Стариком… Сурен невольно пропустил несколько эпизодов борьбы. Ясность вернулась, когда двое из носильщиков уже лежали на камнях, густо обрызганных кровью. Двое оставшихся сбежали в толпу, носилки рухнули, голый размалеванный смельчак стоял коленями на груди Старика, занеся свое окровавленное оружие. В этом и была соль единственно возможного плана спасения: шантажировать все племя, взяв заложником самого патриарха! Слишком уж глубокой была вера в то, что разбушевавшиеся стихии, моровые поветрия, нашествия зверей сотрут племя с лица земли. Потому никто из десятков мужчин, вооруженных тяжелыми копьями, кремневыми ножами, легко пробивавшими череп дикого быка, никто из соплеменников не решался сдвинуться с места. Поза охотника была весьма красноречивой. Одно неосторожное движение кого-либо из окружающих, и голова Старика разлетится, как плохо обожженный кувшин… (Сурен читал — в современном словесном переложении — приблизительно такие мысли мятежника: «Я, конечно, мог бы попытаться взять его за глотку еще в пещере, и не раз подумывал об этом, но там, чтобы самому оставаться в безопасности, пришлось бы тащить это парализованное чучело до самого выхода, а то и дальше… мне бы наверняка сумели помешать… здесь и сейчас — наилучший момент!»)

Язык племени был еще примитивен и маловыразителен, слова напоминали нечленораздельные выкрики, лай или хрип; Акопян так и не научился понимать речи «своих» соплеменников. Но сейчас в этом не было нужды. Охотник, крича нечто повелительное и гневное, делал такие энергичные жесты руками, головой, всем телом, что становилось ясно: участникам процессии предлагается как можно скорее убраться назад к пещере. Всем без исключения. Старик останется тут. Через некоторое время его можно будет забрать.

Трудно себе представить, какой невообразимый гвалт подняли колдуньи, как угрожающе замахали амулетами и погремушками — будь в этих вещах хоть немного волшебной силы, верно, не осталось бы от святотатца и мокрого места… Но охотник, как прежде, держал топор над самым лбом вождя. Старик уже даже не хрипел, а как-то странно булькал под своими шкурами, мокрый, как мышь, с закатившимися глазами… и вдруг, выпростав тощую руку, вяло махнул ею.

Люди попятились, толкая друг друга. Племя отступало в сторону пещеры, пока не столпилось над осыпью, в сотне шагов от места событий.

В расселине попробовала голос некая скрипучая первобытная цикада. Охотник заглянул в обезумевшие от страха глаза вождя, покосился на его отвисшую, дрожавшую нижнюю челюсть; презрительно усмехнулся. И это глава племени, могущественный колдун, повелевающий духами земли!.. (Акопян прекрасно слышал презрение своего «носителя» к поверженному Старику.) Несколько секунд жалкая жизнь патриарха висела на волоске — бывшая «священная жертва» в раздумье покачивала топором… Исхудавшие ладони сложились молитвенным жестом. Охотник еще раз криво ухмыльнулся… и бесшумной птицей махнул в темную щель между скалами. Те, наверху, заревели, послышался топот — его это уже не интересовало. Буквально скатившись по откосу, беглец ворвался в тростники, столь густые и высокие, что в них скрылось бы бесследно и бычье стадо…

Он не слишком боялся погони. Во-первых, «фора» была изрядная. Во-вторых, запуганные враждебной природой соплеменники вряд ли решились бы преследовать его вдоль реки, уходя все дальше от дома. Даже для него самого, очевидно, храбрейшего (или, во всяком случае, наименее суеверного) человека в пещерном сообществе, нужны были необыкновенные обстоятельства, чтобы отправиться в этот путь… Итак, охотник с полчаса бежал напролом сквозь чащу тростников, вдвое превосходивших его рост; твердые, словно покрытые лаком коленчатые стебли поднимались из желтого, гнилостью пахнувшего ила; сверху на потную разгоряченную кожу, неприятно покалывая, сыпались семена и другой сухой мусор. Наконец он перешел с бега на размашистый охотничий шаг, которым мог, не уставая, преодолевать любые расстояния. Так беглец двигался до тех пор, пока солнце не склонилось на западную половину неба. Тогда он остановился и стал оглядываться. Боевое возбуждение давно прошло, его заменили обычные чувства. Со вчерашнего вечера, когда ему был подан деликатесный предсмертный ужин — мясо с кореньями и медовые пчелиные соты, — у охотника маковой росинки не было во рту. Приходилось срочно искать пищу…