Артур Кларк - Девять миллиардов имен Бога (сборник рассказов 1937-1953)

– Разумеется, – сказал Брейлдон, все еще озадаченный. – Но что это доказывает?

– Ничего, – ответил Грейл. – Однако, смотри теперь…

Шерван сказал себе, что новое солнце – двойник Трилорна.

Мрак совершенно рассеялся, и у него уже не было необъяснимого ощущения, что он идет по бесконечной плоскости.

Шерван пошел медленнее, ему вовсе не хотелось вдруг очутиться на краю головокружительного обрыва. А затем на горизонте показались низкие холмы, такие же голые и бесплодные, как те, которые он оставил позади. Это его не обескуражило: ведь первое впечатление от собственной страны было бы не более отрадным.

И Шерван продолжал идти. Вдруг словно ледяная рука сжала его сердце, но он не остановился, как поступил бы на его месте менее храбрый человек. Полный прежней решимости, он смотрел на потрясающе знакомый ландшафт впереди… Вот и равнина, откуда он начал свое восхождение, вот огромная лестница, и вот, наконец, озабоченное лицо ожидающего его Брейлдона.

Грейлснова соединил вместе концы бумажной полоски, но сперва один раз перекрутил ее.

– Проведи теперь пальцем, – тихо сказал Грейл.

Брейлдон не стал этого делать, он и без того понял, что подразумевает старый мудрец.

– Я понимаю, – произнес он. – Больше нет двух раздельных плоскостей. Теперь – одна сплошная поверхность, односторонняя плоскость, хотя на первый взгляд это кажется совершенно невозможным.

– Да, – мягко ответил Грейл. – Я так и думал, что ты поймешь.

Односторонняя плоскость. Может быть, тебе теперь ясно, почему в древних религиях так распространен символ перекрученой петли, хотя смысл ее был совершенно утрачен. Разумеется, это всего–навсего грубая, упрощенная аналогия, пример в двух измерениях того, что существует в трех. Но это наибольшее приближение к истине, на какое способен наш разум.

Долго стояла задумчивая тишина. Грейл глубоко вздохнул и повернулся к Брейлдону, будто все еще мог видеть его лицо.

– Почему ты возвратился прежде Шервана? – спросил он, хотя отлично знал ответ.

– Мы вынуждены были сделать это, – печально произнес Брейлдон, – но я не мог смотреть, как разрушают мое творение…

Грейл сочувственно кивнул.

– Понимаю…

Шерван скользнул взглядом вдоль длинной череды ступеней, по которым не суждено было больше ступать никому. Ему не в чем упрекнуть себя: он сделал все, никто на его месте бы не добился большего. Он победил, насколько тут вообще можно говорить о победе.

Он медленно поднял руку, подавая знак. Стена поглотила взрыв, как поглощала все звуки, но Шерван на всю жизнь запомнил неспешную грацию, с какой длинные пролеты кладки надломились и рухнули вниз. На миг ему с мучительной отчетливостью представилось странное видение: другая лестница на глазах у другого Шервана распадается на такие же обломки по ту сторону Стены.

Но он сам понимал, сколь нелепа эта мысль: ибо кто лучше его мог знать, что у Стены нет другой стороны.

Лев Комарры

(повесть, перевод Н. Котиковой)

1. Бунт

К концу двадцать шестого столетия мощный поток науки начал ослабевать. Тысячелетняя череда открытий, сформировавшая мир, иссякла. Все было открыто. Одна за другой великие мечты прошлого стали реальностью.

Все было полностью механизировано – исчезли даже машины. Скрытые под землей и в стенах городов совершенные механизмы незаметно служили людям. Молчаливые роботы обслуживали своих создателей так незаметно и ненавязчиво, что их присутствие было естественно, как рассвет.

Но в области чистой науки оставалось достаточно белых пятен, и астрономам, которых не сдерживали больше рамки Земли, хватило бы работы на сотни лет. Но естественные науки и искусства перестали быть главной заботой человечества. К 2600 году лучшие умы не стоило искать в лабораториях.

Выдающимися людьми мира становились артисты и философы, законодатели и государственные деятели. Инженеры и великие изобретатели остались в прошлом. Они сделали свою работу так хорошо, что стали не нужны, как лекари, врачевавшие давно исчезнувшие болезни.

Через пять столетий стрелка маятника качнулась назад.

Вид из мастерской был потрясающим. Длинное изогнутое помещение студии находилось на высоте двух миль от основания Центральной башни. Пять гигантских зданий теснились внизу. Их металлические стены переливались всеми цветами радуги, отражая лучи восходящего солнца. Еще ниже простирались поля автоматизированных ферм, скрываясь в дымке горизонта. Но эта красота сегодня не трогала Ричарда Пейтона II, с озабоченным видом расхаживавшего среди огромных глыб синтетического мрамора.

Огромные камни буквально загромоздили студию. В основном это были грубо вырубленные кубы, но некоторые уже приобретали форму животных, людей и абстрактных фигур, название которым не сумел бы придумать ни один геометр.

Сын архитектора пристроился на десятитонном алмазном блоке – самом большом из когда–либо синтезированных – и недружелюбно поглядывал на своего знаменитого родителя.

– Я не стал бы возражать, продлись твое ничегонеделание как угодно долго, – раздраженно заметил Ричард Пейтон II. – Некоторые преуспели в подобном занятии, и в целом это делает мир интереснее. Но твое желание стать инженером для меня непостижимо.

Да, я знаю, мы сами разрешили тебе выбрать технологию как основной предмет, но уж никак не думали, что ты отнесешься к этому так серьезно. В твоем возрасте я увлекался ботаникой, но не настолько же, чтобы это стало делом жизни. Неужели профессор Чандр Линг подкинул тебе эту идею?

Ричард Пейтон III покраснел:

– А если и он? Я знаю, в чем мое призвание, и он согласен со мной. Ты же читал его отзыв.

Художник помахал листами бумаги, которые держал большим и указательным пальцами, как некое мерзкое насекомое.

– Я прочел, – сказал он мрачно. – «…проявляет незаурядные способности в области техники, проведены оригинальные субэлектронные исследования», и так далее, и тому подобное. О Господи, я думал, человечество отыграло в эти игрушки столетия назад. Ты хочешь стать первоклассным механиком и возиться с испорченными роботами? Вряд ли это подходящее занятие для моего сына, не говоря уже о том, что ты еще и внук члена Мирового совета.

– Я бы не хотел впутывать в это дедушку, – раздраженно ответил Ричард Пейтон III. – То, что он был политиком, не помешало тебе стать скульптором. Чего же ты ждешь от меня?

Импозантная золотистая бородка отца угрожающе ощетинилась.

– Мне безразлично, чем ты занимаешься, до тех пор, пока этим можно гордиться. Но откуда эта мания к железкам? У нас есть все необходимые машины. Роботы достигли совершенства уже пятьсот лет назад, космические корабли тоже мало изменились с тех пор. Системе коммуникаций, полагаю, около восьмисот лет. Зачем же менять то, что и так совершенно?