Владимир Щербаков - Чаша бурь. Научно-фантастический роман

Позже, у Цусимских островов, тридцать русских кораблей должны были по чьему-то замыслу противостоять ста двадцати одному японскому военному кораблю. Но, выступив против всей мощи Азии, должны были погибнуть и триста спартанцев у Фермопил и тридцать русских кораблей у Цусимы. Лишь два корабля прорвались на защиту Владивостока.

В сорок первом тридцать наших подводных лодок, не считая надводного флота, оберегали дальневосточные морские рубежи. Японцы не могли обеспечить, как ранее, ни семикратного, ни даже четырехкратного превосходства в силах. Они топили в открытом море наши торговые суда. Последним был потоплен в июне сорок пятого «Трансбалт». В августе сорок пятого, когда мы с теткой остановились в Находке, на пути в Москву, здесь еще говорили о «Трансбалте», и это я помнил.

С отлогого склона зеленой сопки виден был Уссурийский залив, прибрежные скалы, просторный распадок. Удивительно легко дышалось, уходить отсюда не хотелось, но Абашев взял меня за руку — пора в машину.

МОЛОТ ГНЕВА

Было слышно, как шумела вода у порогов. Абашев вел машину над горной рекой. Внизу — глыбы гранита, брошенные рукой неведомого своевольного великана, задумавшего перекрыть течение. Но замысел так и остался неисполненным. Река оказалась сильнее, и теперь над белоснежными струями поднимались трехцветные радуги.

Леня сдержал слово: машина вышла из ремонта даже раньше обещанного срока. Я увидел монгольский дуб, корейскую сосну, увешанную тяжелыми шишками, горный ясень, жимолость и аралию, дикий перец и таежный виноград. И были обещаны белый орех, амурский бархат, цветущие лотосы и корень жизни.

Вечером мы остановились, привязали растяжки палаточных коньков к черемухе. Легкий сухой плавник горел как порох, и я подбросил несколько сырых поленьев, чтобы костер дольше сохранял тепло. Леня извлек из багажника дневной улов.

Рыба хариус с синим телом и красноватыми перьями раскрыла рот и будто бы издала слышимый звук, а на камни капала кровь, и поблескивало лезвие ножа. А в вышине кружили черные птицы, пересекая желтые послезакатные облака.

Ели уху — смеялись: забыли посолить. Дым вставал столбом — признак хорошей погоды завтра.

Готов поклясться, что я слышал шум гальки: точно прошла недалеко чужая машина. Не говоря ни слова, пошел к реке; она дремала, поблескивая серебряными перекатами.

На мелкой коричневой гальке обнаружил следы чужого протектора.

Пошел за протектором: он вел по каменистому берегу. Абашев окликнул. Я ответил. Густая трава скрыла следы. А дальше тянулась нитка проселка, который привольно, во всех трех измерениях колесил над высоким берегом. Вокруг пустынно, тихо.

Вернулся к нашему лагерю.

Абашев пошел за водой для чая. Вернулся через полчаса, молча подвесил котелок над костром.

— Что так долго? — спросил я.

— Там кто-то чужой, — ответил он. — На машине. Как они сюда забрались, ума не приложу.

— Что в этом особенного?

— Ничего особенного. Если не считать, что это машина марки «суперберд» с двигателем пятьсот сил.

— Не может быть!

— Вот тебе и не может быть. Любопытно.

— На другой машине сюда мог проехать только ты. Пятьсот лошадиных сил — компенсация чужаку за неумение водить авто по гальке и зарослям заманихи.

— Однако… что им здесь надо?

— Ты что-то подозреваешь?

— Еще бы… откуда здесь быть «суперберду»?

— Ладно. Чай остынет. Пусть хоть суперэпиорнис. Пропади он пропадом.

…Ночью меня разбудили шаги. Поскрипывал галечник, шуршали сухие стебли. Я прислушался. Кто-то размеренно шагал в двадцати метрах от нас. Вот звуки затихли, точно растаяли. Только дыхание ветра было слышно мне. И снова. Шаги… Они приближались к палатке.

Улучив мгновение, я перебросил тело за брезентовый полог, мгновенно выпрямился, осмотрелся. Темная высокая тень скользнула почти бесшумно в кусты. Я ринулся следом. Заросли смыкались за мной, царапая плечи, мешая слушать. Метров триста уже осталось за моей спиной — и никакого результата. Кусты расступились, я остановился в раздумье: продолжать бессмысленную погоню? Вернуться?

И я вернулся в палатку, чтобы провести там остаток ночи так, как подобает путешественнику или туристу.

Мне снились багряные зарницы над вулканами Атлантиды, алые потоки лавы, сжигающие зеленые долины гейзеров, тонущая земля. Водяной вал поднялся и обежал океаны дважды. Гигантская туча, мерцая молниями, закрыла место катастрофы. Ворвавшись в Средиземное море, вал-великан смыл гавани Древней Этрурии, разбил в щепы корабли, затопил города, поля и леса. Наверное, я бормотал во сне строчки из древнего мифа.

— И земля потонула! — услышал я голос Лени, проснулся окончательно, поднялся, ошалело озираясь, ибо плохим бывает у меня сон, если ночью я встаю работать, читать или, как нынче, бегать по зарослям поймы.

— Дождь! — воскликнул я.

— Ты провидец, шептал во сне о потоках воды. — Леня протянул мне кружку с горячим чаем, заваренным с брусникой.

— Спасибо. — Я быстро умылся водой, скопившейся в морщине брезентового полога, и осушил кружку.

Мы переждали ливень. Отвязали растяжки палаточных коньков, сложили вещи. Погрузили их в багажник. Машина слегка рыскала, точно сама по себе искала выезд на сносную дорогу. Это руки Лени, подчиняясь интуиции, удивительной его памяти, хранившей историю не одного таежного приключения, осторожно, но решительно вели машину к большаку.

— Что произошло сегодня ночью? — спросил Леня. — Куда это ты бегал и зачем?

— Оказывается, ты не спал…

— Оказывается, — меланхолично отозвался Абашев.

— Кто-то ночью ходил рядом с палаткой.

— Мне тоже показалось. Смотри!

Я обернулся и увидел приземистый корпус оранжевой машины, следовавшей за нами на приличном расстоянии. Она шла, легко преодолевая подъемы, а за ней видна была еще одна машина, синяя. Оранжевая не пропускала синюю, когда та пыталась обойти ее. Едва заметный поворот — и она занимала проезжую часть так искусно, что казалось, будто временами она разворачивалась даже поперек полотна.

— Что за гонки? — спросил Леня, пытаясь рассмотреть водителя первой машины. По странной закономерности каждый раз, когда ветровое стекло глядело на нас, в нем отражался свет, да так ярко, что глазам становилось больно. А небо между тем было еще затянуто облаками. Наконец я понял: на ветровом стекле прыгало это светлое окошко, предназначенное для меня. Сигнал и одновременно связь с ними… Неужели было так опасно, что здесь, на глазах у всезнающего Абашева, они решились на это?