Урсула Ле Гуин - Левая рука тьмы
— Дешево ценится жизнь первого посланника.
— Нет, Экумен ничью жизнь не ценит дешево, но лучше подвергнуть опасности одну жизнь, чем две или двадцать. К тому же очень дорого посылать людей в больших кораблях. Да и я сам просил об этой работе.
— «В опасности честь», — процитировал он какую-то строку.
Потом он добавил:
— Мы будем достойны чести, когда достигнем Кархида.
Слушая его, я верил, что мы доберемся до Кархида, преодолеем восемьсот миль гор, ущелий, провалов, вулканов, ледников — сплошную пустыню, без убежища, без жизни, среди зимних бурь ледяного века.
Он продолжал писать с какой-то упрямой основательностью, которую я подметил еще в безумном короле, когда тот занимался кладкой камня.
Его «когда» опиралось на расчет. Он собирался добраться до Кархида на четвертый день четвертого месяца зимы — Архад Аннер.
Выступить мы должны были завтра, в тринадцатый день первого месяца зимы — Термебенд Терн. Наших запасов должно было хватить на три месяца — семьдесят восемь дней. Итак, делая по двенадцать миль в день, мы достигли бы Кархида в Архад Аннер. Все было готово. Осталось только выспаться.
Мы выступили на рассвете. Шел небольшой снег. Снежный покров на холмах был мягким, не слежавшийся. Земные лыжники называют его «дикий» снег.
Сани были тяжело нагружены. Эстравен считал, что их общий вес превышает триста фунтов. Тащить их по мягкому снегу было трудно, хотя они прекрасно приспособлены к езде: полозья великолепные, покрытые особым полимером, который сводил сопротивление почти к нулю, но и они застревали в снегу. Вскоре мы поняли, что по такому снегу, да еще каждый раз спускаясь в овраги и выбираясь из них, легче идти, когда один тянет сани, а другой толкает их сзади. Весь день шел снег. Мы дважды останавливались, чтобы поесть. В холмистой местности было совершенно тихо.
Мы продолжали идти до самых сумерек.
На ночь мы остановились в долине, точно такой же, как и оставленная нами утром. Я так устал, что пошатывался, но не мог поверить, что день кончился. По измерителю расстояния, укрепленному на санях, мы проделали пятнадцать миль.
Если по мягкому снегу и неровней дороге с тяжелым грузом мы смогли за день пройти столько, то, конечно, будем еще быстрее двигаться по льду, где поверхность ровнее и тверже, а груза к тому времени станет меньше. Теперь я поверил в план Эстравена. Через семьдесят дней мы будем в Кархиде.
— Вам приходилось раньше так путешествовать? — спросил я его.
— Санями? Часто.
— И далеко?
— Однажды осенью несколько лет назад мне пришлось проделать несколько сотен миль по Кармскому льду.
Нижний край земли Карм, гористый южный полуостров Кархидского полуконтинента, как и на севере, покрыт ледниками.
Человечество Великого континента Гетена живет на полосе земли между белыми стенами. По расчетам гетенианцев уменьшение солнечного излучения на восемь процентов привело бы к тому, что эти стены сомкнулись. Тогда не было бы ни людей, ни земли — только лед.
— Зачем? Что отправило вас в столь длительное путешествие?
— Любопытство, любовь к приключениям, — он поколебался и слегка улыбнулся. — «Расширенные сложности и напряженности — цель жизни», — процитировал он одно из моих экуменийских высказываний.
— Ага, вы сознательно усиливали эволюционную сущность, заложенную в каждом человеке.
Мы оба были очень довольны собой, сидя в теплой палатке, попивая горячий чай и ожидая, пока закипит похлебка из кадика.
— Примерно, — согласился он. — Нас было шестеро. Мой брат и я из Эстре и четверо друзей из Стоки. У нашего путешествия не было особой цели. Мы хотели взглянуть на Теремандер — гору, выступающую нзо льда. Мало кто видел ее с земли.
Похлебка была готова — совсем не то, что месиво из отрубей на Пулафенской ферме. У нее был вкус жареных орехов, и она великолепно обжигала рот. Наслаждаясь, я сказал:
— Лучшую еду я пробовал на Гетене всегда в вашем обществе, Эстравен.
— Но не на банкете в Мишпори.
— Верно, не там. Вы ненавидите Оргорейн?
— Орготы не умеют готовить. Ненавидеть Оргорейн? Нет. Зачем же? Можно ли ненавидеть или любить страну? Тайб рассуждает об этом, но я не понимаю. Я знаю людей, города, фермы, холмы, реки, скалы, знаю, как светит солнце. Но как можно любить или ненавидеть все это в целом? Пока я люблю жизнь, я люблю и холмы Эстре, но эта любовь не имеет ничего общего с ненавистью. Надеюсь, я невежествен.
Невежествен в жанндарском смысле, невежество по отношению к абстракции, тяготение к реальности В этом учении было что-то женственное, отказ от абстракции, от идолов, подчиненность реальному. Это мне не нравилось.
Однако он добавил:
— Человек, который не чувствует отвращения к плохому правительству глупец. Если бы на земле существовало хорошее правительство, какое удовольствие было бы служить ему!
В этом мы понимали друг друга.
— Я знаю такое удовольствие, — заметил я ему.
— Да, так я и думал.
Я вымыл наши чашки горячей водой и вылил ее за палаткой. Снаружи было совершенно темно. Продолжал идти снег, снежинки пролетали в пятне света у входа в палатку. Закрывшись в ее тепле, мы забрались в спальные мешки. Он сказал что-то вроде: «Дайте чашки мне, мистер Ай».
Я ответил:
— Так и будет «мистер»? Через весь лед?
Он посмотрел на меня и рассмеялся.
— Не знаю, как вас называть.
— Меня зовут Дженли Ай.
— Знаю. А зачем вы используете мое имя по местности?
— А как же вас еще называть?
— Харт.
— Тогда я Ай. Кто использует первые имена?
— Братья по очагу или друзья, — сказал он.
При этом голос его звучал отдаленно, как будто из-под толстого слоя снега. Было в этом высокомерие или гордость?
Я забрался в меховой мешок и сказал:
— Спокойной ночи, Харт.
Друг. Что такое друг в мире, где любой может быть любовником? Я не мог быть другом ни Терему Харту, ни кому-либо из его расы. Не мужчины и не женщины, подчиненные своим безумным циклам, меняющиеся при прикосновении рук, они не были мне друзьями, и любви между нами не могло быть никакой.
Мы спали. Среди ночи я проснулся и ощутил, как снег толстым слоем покрывает нашу палатку.
На рассвете Эстравен приготовил завтрак.
День был ясный. Когда солнце позолотило верхушки кустов, покрывавших склоны долины, мы двинулись в путь. Эстравен тянул сани, а я подталкивал их сзади.
Начал образовываться наст. На склонах мы спускались вниз бегом. В тот день мы вошли в лес, который окружает Пулафенскую ферму — лес из изогнутых деревьев, обросших ледяными бородами — деревьев торе. Мы не осмеливались воспользоваться главной дорогой на север, но поскольку в лесу не было упавших деревьев, идти было легко. Мы находились в Тарреннете — местности более ровной и с меньшим количеством ущелий и оврагов. Вечером измеритель расстояния показал двадцать миль, а мы устали меньше, чем накануне.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});