Ивлин Во - Не жалейте флагов

– Это подойдет, – сказала Анджела. – Я предложу им пятнадцать тысяч.

Он никогда не испытывал неловкости оттого, что женат на богатой женщине. Он женился не ради денег в грубом смысле, но он любил все те прекрасные, замечательные вещи, которые можно купить на деньги, и немалое состояние Анджелы делало ее втройне прекрасной и замечательной в его глазах, Удивительно, что они вообще встретились. Он уже несколько лет служил в полку – так хотел отец, только при этом условии выдававший сыну пособие, без которого тот никак не мог обойтись. Другого выхода у него не было, разве что пойти в конторские служащие, а военная служба мирного времени, несмотря на докучную компанию, все же доставляла достаточно блистательных зрелищ, чтобы занять его воображение. Он получил хорошее образование; он был прекрасным наездником, но ненавидел тяготы лисьей охоты; он был отличным стрелком, и поскольку это была единственная тоненькая ниточка, связывавшая его с братьями офицерами, а также оттого, что приятно было делать что-либо лучше других, он принимал приглашения на фазанью охоту от людей, с которыми в перерывах между выездами на охоту чувствовал себя потерянным и одиноким. У отца Анджелы были прославленные на весь Норфолк охотничьи угодья; было у него, как сказали Седрику, и собрание французских импрессионистов, и вот туда-то десять лет назад, осенью, и попал Седрик. Картины оказались слишком бесспорными, дичь слишком ручной, а общество неописуемо скучным, исключая Анджелу, уже вышедшую из того возраста, когда девушка начинает выезжать в свет, и живущую теперь отчужденно в холодном и таинственном одиночестве, которое она сама вокруг себя создала. Поначалу она отбивала все посягательства на оборонительные сооружения, которыми отгородилась от шумливого мира, но потом, совершенно неожиданно, признала Седрика за своего человека, как и она сама, чужого в здешних пределах, но в отличие от нее способного понять тот, другой, куда более великолепный и достижимый окружающий мир. Ее отец считал Седрика ничтожеством, но записал на них несметное состояние и предоставил им идти своим путем.

И вот перед ним был итог этого пути. Он стоял у родника, который был теперь заключен в маленький храм – украшенный сталактитами архитрав, усеянный настоящими раковинами купол, Тритон, у ног которого била ключом вода. Они купили этот храм в медовый месяц на одной заброшенной вилле на холмах под Неаполем.

Внизу, на склоне холма, помещался грот, который он купил в то лето, когда Анджела отказалась поехать с ним в Зальцбург – лето, когда она встретила Безила. Потянувшимся за тем летом одиноким, унизительным годам каждому был поставлен памятник.

– Папа, чего ты ждешь?

– Просто смотрю на гроты.

– Но ведь ты видел их тысячи раз. Они не меняются. Они не меняются; радость навечно; совсем не то что мужчины и женщины, их любовь и ненависть.

– Папа, вон аэроплан. Это «харикейн»?

– Нет, Найджел, это «спитфайр».

– А как ты их узнаешь?

И тут, повинуясь внезапному побуждению, он сказал:

– А не съездить ли нам в Лондон, Найджел, повидать маму?

– И еще мы можем посмотреть «У льва есть крылья». Ребята говорят, это страшно мировое кино.

– Отлично, Найджел, мы увидим и маму и фильм. И вот они поехали в Лондон ранним утренним поездом. «Давай сделаем ей сюрприз», – сказал Найджел. Но Седрик прежде позвонил, с отвращением вспомнив анекдот про педантичного прелюбодея: «Дорогая моя, для меня это только сюрприз. Для тебя же это удар».

– Я хочу повидать миссис Лин.

– Она сегодня неважно себя чувствует.

– Вот как? Очень жаль. Она сможет нас принять?

– Думаю, что да, сэр. Сейчас спрошу… Да, мадам будет очень рада видеть вас и мастера Найджела.

Они не виделись три года, с тех пор, как обсуждали вопрос о разводе. Седрик прекрасно понимал чувства Анджелы; странное дело, думал он, ведь некоторые люди боятся развода из любви к свету; они не хотят попадать в такое положение, когда их присутствие могло бы стать нежелательным, им хочется сохранить право входа за загородку для привилегированных на скачках в Аскоте. Однако у Анджелы нежелание оформить развод шло от совершенно противоположных соображений. Она не терпела никакого вмешательства в свою личную жизнь, не хотела отвечать на вопросы в суде или дать повод ежедневной газете напечатать о ней заметку.

– Ты ведь, кажется, не собираешься жениться, Седрик?

– А ты не думаешь, что при нынешнем положении дед я выгляжу несколько глупо?

– Седрик, что это на тебя нашло? Ты никогда так не говорил.

Он сдался и в тот год перекрыл ручей мостиком в Китайском Вкусе, прямо от Бэтти Лэнгли.

Пять минут, которые он прождал, прежде чем Грейнджер провела его в спальню Анджелы, он с отвращением рассматривал гризайли Дэвида Леннокса.

– Они старые, папа?

– Нет, Найджел, не старые.

– Фигня какая-то.

– Совершенно верно.

Регентство: век Ватерлоо и разбойников на больших дорогах, век дуэлей, рабства и проповедей религиозного возрождения… Нельсону отняли руку без всякого обезболивания, на одном роме… Ботани-Бей – и вот что они из всего этого сделали.

– Мне больше нравятся картины у нас дома, хоть они и стары». А это кто? Мама?

– Да.

– Старая картина?

– Старше тебя, Найджел.

Седрик отвернулся от портрета Анджелы. Как надоедал им тогда Джон с сеансами. Это ее отец настоял на том, чтобы они обратились к нему.

– Она закончена?

– Да. Правда, было очень трудно заставить художника закончить ее.

– А она вроде как и незаконченная, да, пава? Вся в кляксах.

Тут Грейнджер открыла дверь.

– Входи, Седрик! – крикнула Анджела из постели. Она была в темных очках. Косметика была раскидана по одеялу – она приводила в порядок лицо. Вот уж когда Найджелу впору было спросить, закончено ли оно: оно было все в кляксах, как портрет работы Джона.

– Я и не знал, что ты больна, – натянуто сказал Седрик.

– Ничего особенного, Найджел, ты не хочешь поцеловать маму?

– Зачем тебе эти очки?

– У меня устали глаза, милый.

– От чего устали?

– Седрик, – раздраженно сказала Анджела, – бога ради, не позволяй ему быть таким занудой. Пойди с мисс Грейнджер в соседнюю комнату, милый.

– Ладно, – сказал Найджел. – Не задерживайся долго, папа.

– Вы с ним теперь закадычные друзья, как я погляжу?

– Да. Это потому, что я в форме.

– Чудно, что ты опять в армии.

– Сегодня ночью я уезжаю. За границу.

– Во Францию?

– Нет как будто. Я не имею права говорить. Я потому и приехал.

– Приехал не говорить о том, что не уезжаешь во Францию? – сказала Анджела, дразнясь, как бывало.

Седрик начал говорить о доме; он надеется, что Анджела сохранит его за собой, если с ним что-нибудь случится; ему кажется, он заметил в мальчике проблески вкуса; быть может, когда мальчик вырастет, он оценит все это. Анджела слушала невнимательно и отвечала рассеянно.