Дмитрий Де-Спиллер - Поющие скалы (сборник)

Владимир Досифеевич объяснил суть происшествия и поднял глаза. Жена покачала головой. Она сама утром клала рукопись мужу в портфель. Вельтищеву вдруг стало казаться, что рукопись забыта им в доме Тальяферо. Он решил немедленно туда идти. Жена понимала, что супруг встревожен слишком сильно, чтобы ждать завтрашнего утра, и не удерживала его. Но когда он стал уходить, началась обычная история.

— Пошел, Шарик! Пошел! Ступай домой!..

Но собака ноль внимания и только помахивала хвостом. Владимир Досифеевич сердился, топал ногой и старался принять грозный вид, внушительно повторяя "Шарик, пшел!.." с тем же результатом. Шарик не только не шел домой, а, напротив, как только Владимир Досифеевич двинется, преспокойно следовал за ним. Наконец Вельтищеву пришлось смириться с его обществом. К домику Тальяферо они пришли, когда уже совсем стемнело.

Дом по-прежнему был безлюден и не заперт. Дверь припирал чурбан, поставленный Вельтищевым утром. Владимир Досифеевич помнил, как зажигал керосиновые лампы, как искал рукопись в комнате и на веранде, как опрокинул нечаянно корзинку с грибами и, собирая грибы, давил их сапогами, а потом, поскользнувшись, повалил на парник бутыль с раствором и раствор, шипя, как шампанское, быстро впитался в грунт. Но помнил он все это смутно, как во сне. А потом его одолел настоящий сон. Сон без сновидений.

Проснулся Владимир Досифеевич оттого, что Шарик, жалобно повизгивая, толкал его мордой и лапами. Собака, должно быть, сочла (и вполне справедливо сочла), что это нестерпимый непорядок — ночевать под чужой крышей. Она приглашала хозяина вернуться домой. Владимир Досифеевич стал отмахиваться от Шарика, замычал на него, но этим разбудил себя окончательно и почувствовал жажду, как всегда бывает после перепития.

Он встал с дивана слегка озадаченный, недоумевая, как здесь очутился. Шатаясь на неверных ногах, он поплелся на веранду. Там горела керосиновая лампа. Вельтищев одним духом осушил кружку воды и выпил затем вторую. Какое-то шуршание донеслось из угла, где стоял парничок. Вельтищев обернулся. Что-то металось под стеклянными рамами. Он сообразил, что то была крыса, проскользнувшая как-то под рамы. Она безуспешно пыталась выбраться. Вельтищев подошел к парнику и выпустил крысу.

Его поразил вид грунта под стеклом. Грунт был весь в темных и светлых клетках. И в некоторых клетках росли продолговатые грибы, похожие на шахматные фигуры. Одни из этих своеобразных шахмат были темнее других. Их легко было разделить на две стороны — белых и черных.

Желая рассмотреть преобразившийся грунт, Вельтищев снял рамы и перевесил лампу поближе. Оказалось, что там, где глаз видел светлые клетки, было густо усеяно крохотными белесыми грибочками.

Осмотрев шахматы, чудесно выросшие на парнике, Вельтищев вдруг вздрогнул, узнав позицию, в которой прервалась его партия с Тальяферо. Ему подумалось, что сейчас раскроется загадка предсказанного мата в шесть ходов. Он собрал грибы-фигуры в корзину и стал ждать, не вырастет ли на оголенном парнике следующая позиция, соответствующая началу матовой атаки. Но он что-то вспоминал, живописал в уме какие-то картины и наконец занесся воображением в такую даль, что неведомо как очутился на диване под качающимся маятником. Движения маятника наводили дремоту, и вскоре Вельтищев погрузился в сон.

Разбудил его снова тот же Шарик, но теперь уж другим способом. Он не толкал больше хозяина, а лишь скорбно и заунывно выл, вкладывая в модуляции голоса всю муку своего сиротства. Владимир Досифеевич спустил ноги и с неудовольствием вспомнил примету: "ночной собачий вой — к покойнику". Он через плечо посмотрел на часы. Было за полночь.

У дивана стояла корзинка с грибами в виде шахматных фигур. Должно быть, Вельтищев машинально принес ее в комнату. Взглянув на нее, он тут же вспомнил все приключение и поспешил на веранду.

Там, на парнике, изображалась теперь другая позиция. Грибы, которые создавали ее, были водянистее прежних. Связь между новой и старой позициями, несомненно, существовала. Вначале, однако, Вельтищев никак не мог ее ухватить. Вдруг он догадался, как развивалась партия. Он угадал ход белых в той старой позиции и подивился его безобидности. Сообразил он и то, как ответили черные. Их ответ был вынужденным. Впрочем, он только усиливал их положение.

Белые сделали затем второй ход, пожалуй, еще более странный, и черные ответили единственно возможным способом, грозя белым матом. Белые защитились, и тут возникла та самая позиция, которую Вельтищев видел перед собой. Все это Владимир Досифеевич отлично понял. Однако он совершенно не представлял, как теперь белые рассчитывают давать мат, для чего им, если верить Тальяферо, оставалось лишь три хода.

Минуты две Вельтищев раздумывал над этой проблемой. Затем он собрал с клеток в угол сочные шахматы и отправился досыпать…

Проснулся он от холода. Серое предутреннее небо глядело в окно. Шарик скорбно дремал в плетеном кресле. Вельтищев потянулся, встал и вышел во двор. Под водосточной трубой стояла кадка с водой. Он плеснул на лицо воды. Встряхнулся. Крупная птица бесшумно скользнула над оврагом, заслоняя лупу. Вельтищев вернулся в дом, пошел на веранду, где горела по-прежнему лампа, и стал у парника.

На парнике росла новая позиция, но грибы, представлявшие шахматы, были теперь такими кривыми, что затруднительно было установить их шахматные ранги. Наконец Вельтищев справился с этим и увидел, что черным грозит мат после любого их хода. Он подумал немного и с замиранием сердца угадал те два хода-сюрприза, посредством которых белые построили это победную позицию.

Тальяферо оказался прав. Его партия с Вельтищевым была прервана в положении, когда при правильной игре он давал мат и шесть ходов. И восхищенный Вельтищев понял это теперь совершенно ясно.

Но он был не только шахматным партнером Тальяферо. Он также был литературным партнером Чебыкина, и, памятуя, что досугу час, а работе время, он еще раз осмотрел все углы, ища потерянную рукопись. Но этой рукописи нигде не оказалось. В шесть утра он вернулся домой вместе с Шариком, всем своим видом изображавшим оскорбленную добродетель.

Можно себе вообразить негодование Аркадия Анастасиевич, когда Вельтищев признался ему, что потерял рукопись книги. Но потеря была непоправима — и дело создания книги надо было начинать сначала. Разумеется, Владимир Досифеевич был тут же устранен от этой работы. Она была поручена другому труженику пера и тоже безнадежному алкоголику. Работа с новым помощником пошла у Чебыкина довольно успешно, только книга приобрела почему-то общее направление, диаметрально противоположное линии, защищаемой ее потерянной предшественницей.