Станислав Лем - Дневник, найденный в ванне

Постепенно я начал размышлять. В голову лезла всякая чушь. Я был озадачен, например, тем, что на столике видел лишь десять склянок, в то время как их должно было быть девятнадцать, хотя сам же понимал, что это бессмыслица.

Кто-то посмотрел на меня поверх ширмы, мелькнула верхняя часть головы, блеснул свет, отраженный в стеклах очков.

Я узнал доктора, делавшего мне укол.

— Как вы себя чувствуете? — спросил он, появляясь в проходе между стеной и письменным столом.

— Вполне.

Он был в белом халате, невысокий, пухлый, живой, с румянцем на щеках. У него были черные, умные, блестящие глаза, роговые очки, ямочка на подбородке и нос как оттопыренная пуговица. В вырезе белого халата я увидел красный, в зеленый горошек галстук, а заглянув глубже, когда он приблизился, заметил краешек форменной одежды.

Мундир! Меня пробрало холодом. Он, ничего не замечая, придвинул к дивану маленький табурет, сел, нашел пульс на моей руке, какое-то время считал его, потом посмотрел мне в глаза.

— Я здоров, — сказал я.

Он взялся за розовую трубку стетоскопа, выглядывавшего из верхнего кармана его халата.

— Теперь уже да, — ответил он. Голос у него был плавный, певучий. Вы, вероятно, помните все?

— Да.

— Отлично! Это внушает надежды, что все будет в порядке. Вы переживаете сейчас сложный и, несомненно, трудный период — новая среда, адаптация, специфические условия работы, не так ли? Многое вас шокирует, кроме того, печать секретности, а психика наша строптива, едва лишь соприкоснется с чем-то, обнесенным запретом, сразу же так и хочется это нарушить, все изменить, даже уничтожить — реакция самая что ни на есть естественная, хотя по уставу недопустимая. Ну, что ж, мы вам поможем.

— В самом деле? — спросил я.

Носки и рубашка были на мне, туфель нигде видно не было, пиджак висел на стене. Мне было неловко сидеть в одних носках, свесив ноги с дивана.

— О, вы ведь человек интеллигентный, разумный, — сказал он, улыбнувшись, делая тем самым более заметной ямочку на левой щеке. — А что влечет за собой разум? Скептицизм ведь тоже всего лишь естественный рефлекс. Что ж, мы не всемогущи, и я могу лишь только — если вы того желаете, разумеется, — побеседовать с вами с глазу на глаз, свободно, без ограничений, о чем вам будет угодно. А может, вы хотите сначала вымыться, искупаться?

— О, да, — ответил я. — Я весь липкий от чая.

— Ах, не будем об этом говорить теперь! Я лишь хочу успокоить вас, майор сам просил меня об этом, что он отлично вас понимает и что, ясное дело, никаких служебных последствий это иметь не будет.

— Что? — мрачно спросил я.

Он часто заморгал.

— Ну, как же, я имею в виду ту сцену. Вы перенервничали, дали выход чувствам после серии следовавших одна за другой неудач — я, естественно, не знаю, о чем шла речь, и, конечно же, ни о чем вас не спрашиваю. Майор просил меня только успокоить вас в этом отношении. Он вас действительно ценит, не только как сотрудника, но и в личном плане…

— Вы говорили что-то насчет того, чтобы искупаться, — прервал я его.

Я заметил, что начинаю вести себя в чем-то на манер того провокатора из ванной. Я встал с дивана, сделал несколько шагов, чтобы убедиться, что чувствую себя действительно хорошо. Наркотик, или что там мне впрыснули, исчез уже без следа.

Врач проводил меня через боковую дверь в ванную. Я повесил одежду и нижнее белье в высокий узкий полукруглый шкаф, дверцы которого закрывались автоматически, как следует вымылся, принял горячий душ, потом холодный, а затем, чувствуя себя освеженным, в просторном купальном халате, который обнаружил на стуле, подошел к шкафу с одеждой. Он был пуст.

Прежде, чем я успел испугаться, послышался тихий стук в дверь.

— Это я, — прозвучал из-за двери голос врача. — Вы можете мне открыть?

Я впустил его в ванную.

— У меня забрали одежду, — сказал я, стоя перед ним.

— Ах, да, я забыл вас предупредить… Медсестра позаботится о ваших вещах. Может, пуговицу какую-нибудь надо пришить, выгладить что-либо…

— Досмотр? — бросил я флегматично.

Он вздрогнул.

— Бога ради! Ох, все еще следы шока, — закончил он тише, словно бы обращаясь к самому себе. — Ну, ничего. Я пропишу вам какое-нибудь успокоительное и что-нибудь укрепляющее. А теперь, с вашего позволения, мне хотелось бы осмотреть вас.

Я дал ему себя выстукать и прослушать. В процессе этого он мотал головой, словно упитанный жеребенок.

— Прекрасно, замечательно, — повторил он. — У вас превосходный организм. Может, вы оденете пока этот халат и мы пройдем ко мне в кабинет? Сестра скоро принесет ваши вещи. Туда, прошу вас…

Через коридорчик, заставленный пирамидками металлических стульев, мы прошли в другую комнату, довольно темную, хотя в ней горела большая лампа под потолком, а вторая, с зеленым абажуром, стояла на письменном столе. Вдоль стен с трех сторон стояли черные шкафы, забитые толстыми книгами с золотыми надписями на корешках переплетов из черной кожи. Возле четвертой стены был низкий овальный стол с лежавшим на нем черепом и два стула.

Я сел. От собрания книг за стеклами шкафов, казалось, исходила темнота. Доктор снял халат, под ним на этот раз оказался уже не мундир, а скромное светло-серое гражданское одеяние. Он занял место по другую сторону стола и некоторое время смотрел на меня с выражением приветливой доброжелательной внимательности.

— А теперь, — наконец сказал он, словно бы удовлетворенный состоянием моего лица, — не расскажите ли вы мне, что, собственно, вызвало ваш срыв?

Он указал глазами на чернеющие ряды книг.

— Здесь, в этих стенах, вы спокойно можете говорить все. — Затем выждал минуту и, поскольку я продолжал молчать, заговорил снова. — Вы мне не доверяете. Вас можно понять. Вероятно, я бы на вашем месте вел себя точно так же. И все же прошу вас поверить мне. Для собственного блага вы должны, хотя бы ценой насилия над собой, преодолеть это желание молчать. Пожалуйста, попытайтесь. Самое трудное начать.

— Дело-то не в том, — ответил я. — Я просто не вполне уверен, стоит ли. Впрочем, вы удивили меня: ведь в том кабинете вы говорили нечто прямо противоположное: что вы не хотите знать ничего о том, что произошло.

— Прошу прощения, — сказал он тихо и снова продемонстрировал ямочки на щеках, — но я прежде всего врач. Ранее я не был еще вполне уверен, полностью ли вы вернулись к душевному равновесию, и не хотел задеть вас неосмотрительным затрагиванием весьма неприятных для вас событий. Сейчас все иначе. Я осмотрел вас и знаю, что не только могу, но и должен это сделать. Я не буду, разумеется, настаивать. Здесь все решает исключительно ваша добрая воля. Готовы ли вы…