Виталий Владимиров - Свое время

Остановись мгновенье - ты прекрасно!

Грянул хор и запел орган - так Ева когда-то протянула Адаму яблоко, и начался род человеческий, да дело даже не в библейской легенде - сколько бы ни жило человечество, вечно будет случаться такое - встретятся Двое и познают Любовь, Добро и Зло...

Или...

В звуке - тяжелое, с присвистом, дыхание, топот сапог, кинокамера "бежит": в кадре вздрагивает на ходу стриженый наголо затылок, вздулись мускулы шеи, взмокла от пота солдатская гимнастерка. Вбегает во двор телега с одной, задранной в небо, оглоблей, осколок разбитого кувшина, покачивающийся на колу в заборе, истошно заоравшая курица всполошно вылетела из-под ног, ступени, ступени, ступени крыльца, с высоты которого открылась панорама села в дыму и пыли, где по улицам, неуклюже переваливаясь, ползут, натужно воя, коробки танков с черно-белыми крестами... Темные сени... Светлая горница: лавки, стол, образа в углу, расширившиеся от ужаса глаза молодой женщины, которая машет, подталкивает, зовет руками, торопливо сдвигая в сторону половик и поднимая за железное кольцо крышку, открывающую лаз в подпол. Захлопнулась крышка, скрыл ее сдвинутый сундучок и в темноте подвала сдерживают, успокаивают дыхание двое... Два солдата,,, Один наган на двоих... Один патрон в стволе... На двоих... Один из двоих - Поэт. В подполе темнота, затаенное дыхание, а наверху окрик чужой речи, грохот сапог, поет губная гармошка - встали на постой. В сырой кромешной тьме, как в могиле. И запах земли. Той, за которую наверху - бой. Прислонившись затылком к холодной стенке погреба шепчет Поэт строчки... о тех, кто были молоды, русоволосы и ушли недолюбив, недокурив последней папиросы... о тех, кто шел на смерть и пел, а перед этим плакал, кого вела через траншеи окоченевшая вражда, штыком дырявящая шеи... Поэтов военного времени. Страшен бездушный лик войны: сгоревший дом, поникшая от горя вдова, огромноглазый от голода ребенок... И встает солдат, и встает Поэт, для которого подвал, как могила, и стоит Поэт на изуродованной земле - сапоги, гимнастерка, бинты - солнце нимбом вкруг стриженой головы, и поднял Поэт пулемет, нажимает на спуск, поливает свинцом, только вместо фонтанчиков жалящих пуль распускаются белые стрелки желтоглазых ромашек, только от взрыва гранаты раскинулась клумба, только после воя снаряда - вознес в небо ветвистую крону могучий дуб. И идет Поэт по Земле, белозубо смеется солнцу и сеет, сеет, сеет своим оружием мир... Поднялся Поэт поступенькам вверх из погреба и не услышал выстрела в спину...

Тот, последний патрон, был один на двоих, а достался Поэту, потому что второй решил, что Поэт сдается... Не сдаются Поэты, но война для Поэта, для поэзии - смерть... И мрамор лейтенантов, фанерный монумент венчанье тех талантов, награда тех легенд...

...Телефон-автомат - одинокость среди людей, среди множества себе подобных.

...Очередь за яблоками - все женщины явились на этот свет невинными Евами, все мужчины Адамами, пусть же будет им всем дано вкусить от терпкого яблока Любви.

...Поэт и Война - бессмысленность убийства, человек уничтожает самого себя, погублены Адамы, овдовели Евы, не успевшие даже встретиться друг с другом.

Глава тридцать шестая

--===Свое время===-

Глава тридцать шестая

На заседание собрались в директорском кабинете. Здесь я бывал нечасто.

В небольшой приемной восседала с капризно надутыми губками Анюта секретарша, Анка-пулеметчица, как зовут ее за глаза, потому что она, действительно, может отпечатать любую бумагу с высокой скорострельностью. Если пожелает, конечно.

Сквозь двойные, обитые черным дерматином двери попадаешь в продолговатую комнату, бывшую когда-то, скорее всего спальней, а может также кабинетом старорежимного хозяина. Большой письменный стол расположен на фоне окна, свет слепит глаза, сидящий за столом высится размытым силуэтом.

Нет, это не директор. Сегодня на его месте председатель местного комитета профсоюзов Витя Горобец. Директор сел в стороне, в кресле. Боком, словно отвернулся, нога на ногу.

Королев Степан Тимофеевич. Седая грива, под кустистыми, мощными бровями спрятались маленькие глаза. Между собой мы его зовем "Разбойник". Злые языки добавляют "половой". Что касается злых языков, то у слабого пола этой привилегии никак не отнимешь, но и наша молодежно-похоронная команда - Синецкий, Фалин, Шулепов, я - в карман за словом не полезут.

К письменному столу примкнут, словно припаян, Т-образно длинный стол. За ним и расположились двумя рядами члены месткома.

Вдоль одной стены, напротив двери, книжные полки. За большими раздвижными стеклами полное собрание сочинений Ленина.

На противоположной от письменного стола стене портрет Брежнева. Под ним календарь. Яркий, разноцветный. Явно не отечественной печати.

На четвертой стене картина. Скорее даже не картина - этюд. Лужок. Два желтых стога. Картинку принято рассматривать. Восхищенно-одобрительно. Зачарованно-почтительно. Любуясь. Потому что этюд этот - кисти директора. Ничего плохого в том, что он пишет маслом нет, мне даже нравится этот лужок и два желтых стога. С настроением. Но вешать в своем служебном кабинете?

Сомнительно. Или дома к его занятиям живописью относятся равнодушно?

По правую руку от Горобца - наш партийный секретарь Гладилин Семен Васильевич.

Горобец, несмотря на официальность обстановки, все равно сияет, но как бы изнутри - готов рассыпаться улыбками, но сдерживается. Я на заседание месткома попал случайно - вместо заболевшего комсомольского вожака. Интересно, что там у Горобца - премия?.. повышение окладов?.. распределение путевок?..

- Присаживайтесь, товарищи, не будем время тянуть, давайте пооперативнее, - пригласил широким жестом Горобец еще двоих зашедших. - Так... Кворум имеется, можно начинать. Вы позволите, Степан Тимофеевич?

Горобец развернулся в кресле всем телом и склонился в сторону директора.

Тот удивленно вскинул мохнатые брови:

- Ты, Виктор Федорович, председатель, тебе и командовать. Я же здесь, как и остальные товарищи, рядовой член профсоюза.

- Понятно, Степан Тимофеевич, - согласно кивнул головой Горобец и развернулся к нам. - Товарищи, на повестке дня один вопрос. Исполнительный комитет депутатов трудящихся Дзержинского района обратился к нам с просьбой пересмотреть решение о предоставлении пяти однокомнатных квартир сотрудникам нашего издательства в доме, что вводится в эксплуатацию в районе проспекта Мира. Дело в том, что Моссовет забирает себе одну из таких квартир, но временно, в долг что ли. Это означает, что сейчас мы получили возможность заселить четыре квартиры, а пятая будет предоставлена в следующем квартале, максимум через полгода. Наша с вами задача - решить, кому придется подождать. Возражений по повестке дня нет?