Александр Казанцев - Колокол солнца (Клокочущая пустота, Гиганты - 2)

- Умолкни, ханжа пустопослушная! - огрызнулся Савиньон. - Я не к тебе пришел за благословением, да ты еще и не стал аббатом, хотя по низости и лживости своей уже готов к этому званию.

- Ты остался прежним с кощунством змеиного языка на устах! - смиренно вздохнул Жозеф. - Чего тебе надобно? Уйди, не показывайся хоть святой нашей матери на глаза. Попадешься отцу - он сам тебя выгонит!

- Это мы еще посмотрим! - запальчиво произнес Савиньон, закидывая назад голову, словно намереваясь клюнуть кого-то своим непомерным носом.

В комнату вбежала шестнадцатилетняя Жаннетта, тоненькая, легкая, порывистая, как ласточка, и бросилась Савиньону на шею.

- Ах, Сави! - прошептала она ему на ухо. - У меня такое горе, такое горе! Как хорошо, что ты пришел!

- Что случилось, сестренка? - весело спросил Савиньон.

- Я ухожу, - с угрозой в голосе произнес Жозеф. - Не желаю слышать наветы на нашего благочестивого отца из уст этой девчонки.

- Иди, иди, молись, замаливай грехи! Если не хватит своих, возьми мои! - насмешливо напутствовал его Савиньон.

Возмущенный Жозеф, шепча молитвы, удалился.

- Так что? - спросил Савиньон сестру.

- Отец сказал, что не даст денег мне на приданое и чтобы я не помышляла о замужестве, а готовилась уйти в монастырь.

- Он хочет упечь тебя туда?

Жаннетта кивнула и заплакала, уткнувшись лицом в грудь брата.

На звук голосов в комнату вошла мать.

Время и заботы наложили отпечаток на ее когда-то красивое лицо, побелели черные волосы, наложили веера морщинок у глаз. Но при виде любимого, обиженного судьбой сына она сразу воспрянула и словно помолодела, любовно глядя на Савиньона.

Как и дочь, она бросилась на шею сына, потом отступила на шаг, говоря:

- Сави! Что за вид? Тебе надо переодеться. Ты не ранен? Пойдем ко мне. Голоден? Дать тебе хлеба, сыра? Как я счастлива тебя видеть, хотя, боюсь, не радость привела тебя сюда. О тебе ходят по Парижу такие слухи! Будто ты чуть ли не каждый день дерешься с кем-нибудь на шпагах! Как ты можешь? Ты ли это? - с упреком закончила она, уводя его к себе.

- Мама! Я только защищаюсь от тех, кому моя внешность не дает покоя. Но, поверьте, я никого не убил на дуэли, даже не ранил серьезно. Я остался прежним, каким вы хотели меня видеть.

- Жалеешь пойманных рыбок, вымениваешь их на перочинный ножик?

Савиньон кивнул.

- Вот это приходится тщательно скрывать, впрочем, как и многое другое. - И он усмехнулся.

- Я знаю, я все знаю, что у тебя на сердце, догадываюсь, чего ты жаждешь, - говорила мать, подавая сыну отцовскую одежду.

- От вас я ничего не хотел бы скрыть, и потому позвольте прочесть вам новый сонет.

- Читай, Сави, я так люблю твои стихи и всегда гордилась ими.

- Не знаю, можно ли гордиться мечтой о ЖЕЛАННОМ ЯДЕ, которым я, поверьте, словно весь пропитан.

- Читай, я все пойму.

Савиньон поцеловал матери руку и прочел стих:

ЖЕЛАННЫЙ ЯД

Как я хотел бы для дуэли

Противника себе найти

И звездной ночью (без дуэньи)

С ним вместо шпаг скрестить пути!

И пусть в мучениях до встречи,

В волненье жгучем буду жить.

Змеиный яд болезни лечит,

Желанный яд кровь освежит.

Придет, как гром, мое мгновенье,

Смогу счастливцем страстным стать

И за одно прикосновенье

Полжизни радостно отдать!

Хочу сраженным быть не сталью,

А приоткрытою вуалью!

Мадлен подошла к сыну и, приподнявшись на носочки, поцеловала его в лоб над бровями, где начиналась у него переносица.

- Лучше о самом своем сокровенном ты и сказать бы не смог! произнесла она, вытирая передником слезы.

- Я знал, что вы поймете, - сказал Савиньон, снова целуя матери натруженную домашней работой руку.

- А как твоя комедия? Я все ждала, что ты нас пригласишь в театр, хотя не знаю, в чем могла бы пойти.

- Увы! На первом же спектакле по наущению церковного начальства ее освистали.

- Освистали? Не может быть! Я ведь читала и так смеялась от души.

- Душа в театре не нужна, о ней печется церковь, усмотревшая в моей пьесе оскорбление ее уставов. Пастыри не позволили довести представление до конца. О новых спектаклях не могло быть и речи, так же как и об ожидаемых доходах. - И Савиньон горько усмехнулся.

- Что же теперь?

- Я напишу новую пьесу. И так, чтобы зал и смеялся и рыдал!

- Я верю в тебя, но переоденься, не то отец...

Но переодеться Савиньон не успел.

Жозеф уже донес отцу о приходе брата, и господин Абель де Мовьер-де-Сирано-де-Бержерак, уже тучный и седой, с багровым лицом, словно вырубленным из красного песчаника, ворвался в комнату жены.

- Что это за проходимец? - закричал он. - Лохмотья? Посмел в них явиться сюда после драки, непутевый!

Савиньон, покорно склонив голову, подошел к отцу, чтобы поцеловать ему руку.

- Прочь, нечестивый! - брезгливо отпрянул отец. - Ты можешь вызвать только омерзение! Чего пришел? Бездельник! Тунеядец! Таверны, женщины, вино, дуэли! И вид бродяги! О подвигах беспутных слышал, обливался слезами, которые от гнева высыхали у меня еще на глазах.

- Абель, я умоляю! Ведь это сын наш!

- Молчите, сударыня! Нас этим сыном наказал господь!

- Я старался, отец, не доставлять вам хлопот.

- А теперь решился. Не только камзол, но и совесть износилась?

- Как бы ни изодран камзол, но в нем я только что стоял перед его высокопреосвященством господином кардиналом Ришелье.

- Не лги! - вскипел отец. - Последние лакеи вытолкали бы тебя, спустили с лестницы дворца.

- Сам Ришелье предлагал мне остаться при нем поэтом.

- И ты отказался? Не смеши родителей и Жозефа, который, конечно, подслушивает у дверей.

- Да, отказался, ибо не хочу никому служить.

- Единственные слова правды, которые я слышу: "не хочу служить"! Не хочу зарабатывать деньги.

- Я не отказываюсь от службы, я не хотел лишь бить при этом поклоны. Но когда кардинал предложил мне вступить в полк, я согласился.

- Опять вранье? Сам кардинал!.. Ха-ха! Да как ты до него добрался?

- Решение его высокопреосвященства и привело меня к вам, почтенный мой отец. Я в самом деле зачислен в роту гасконских гвардейцев.

- К капитану де Карбону? Не верю!

- Тогда, пожалуйста, взгляните на этот документ. Быть может, глаза нотариуса не откажут вам?

И Савиньон вынул из кармана рваного камзола заветную записку кардинала.

- Жозеф! Очки! - крикнул господин Абель.

Жозеф тихо открыл дверь, за которой он действительно стоял, и передал отцу очки в железной оправе. Тот напялил их на нос.

- Что вижу! - вне себя от изумления воскликнул господин Абель. - Сам Ришелье, письмо к папе, какой-то Кампанелла! Рука самого кардинала, сомнений нет! Но как это поручение досталось тебе?