Роберт Шекли - «Если», 1992 № 04

Убедительно прошу Вас поверить,

20 апреля 190… г.

Я, секретарь ассоциации, убедительно прошу довести до сведения мистера Карсвелла, что мы не имеем никакого права называть ему фамилии тех, кому был передан на рецензию его доклад. Также прошу сообщить ему, что я более не имею возможности вести с ним переписку по данному вопросу.

— Ах, моя дорогая, в данный момент этот Карсвелл — человек очень и очень сердитый. А больше я, пожалуй, ничего существенного о нем не знаю, кроме того, что у него есть кое-какое состояние, он живет в аббатстве Лаффорд в Уорикшире; он, безусловно, увлечен алхимией и желает сообщить нам об этой науке как можно больше. Вот, собственно, и все, разве что я не желаю его видеть, по крайней мере, ближайшие недели две. Ну а теперь, если ты готова, нам, кажется, пора отправляться.

— Но чем же ты умудрился его разозлить до такой степени? — спросила жена.

— Тривиальнейшая вещь, дорогая: он прислал рукопись доклада, который намеревался прочесть на нашем ближайшем заседании, а мы передали ее Эдуарду Даннингу — практически единственному настоящему специалисту в этой области. Даннинг сообщил, что доклад абсолютно безнадежен, так что заявку Карсвелла мы отклонили. С тех пор он забрасывает меня письмами. Последнее, что он потребовал, — имя человека, кому мы отдали на рецензию его бредовый доклад. Мой ответ ты уже прочла. Но ради Бога, никому об этом ничего не говори.

— Да уж, действительно не стоит. Но разве я когда-нибудь выбалтывала твои секреты? Ах, как мне хотелось бы надеяться, что этому Карсвеллу не удастся узнать, что рецензентом был мистер Даннинг, бедняга!

— Бедняга? Мистер Даннинг? Не понимаю, почему ты его так называешь; напротив, это вполне счастливый и обеспеченный человек. Масса увлечений, прекрасный уютный дом, занимается, чем хочет…

— Я всего лишь хотела сказать, что мне будет очень жаль, если этот Карсвелл все-таки что-то узнает…

— А, ну да, разумеется! Тогда Даннингу, пожалуй, действительно не позавидуешь.

В тот день секретарь с женой были приглашены на ланч к друзьям, которые были родом как раз из Уорика, так что жена секретаря уже решила, что осторожненько выведает что-нибудь о мистере Карсвелле. Впрочем, задавать наводящие вопросы не пришлось: хозяйка дома уже в самом начале разговора вдруг заметила, обращаясь к мужу:

— Знаешь, сегодня утром я видела этого «настоятеля» Лаффорда.

Хозяин присвистнул:

— Да неужели? Что же ему понадобилось в Лондоне?

— Господь его знает; я проезжала мимо Британского музея, а он как раз выходил из ворот.

Так что вопрос гостьи прозвучал вполне естественно: это действительно настоятель аббатства?

— Ну что вы, дорогая, он купил аббатство несколько лет назад, а настоящее его имя Карсвелл.

— Вы поддерживаете с ним отношения? — спросил секретарь, подмигнув жене.

Вопрос его буквально потонул в потоке бурных разъяснений. В общем-то, ничего особенного о Карсвелле сказать было нельзя, ибо никто толком не знал, чем он там, у себя в аббатстве, занимается, а слуги его были один отвратительнее другого. Он, вроде бы, изобрел какую-то собственную религию и совершал никому не ведомые отвратительные обряды; к тому же он был страшно обидчив и никогда никому ничего не прощал; и у него было поистине ужасное лицо (так утверждала хозяйка дома, ее муж колебался относительно подобной оценки). По словам обоих, Карсвелл не совершил ни одного доброго поступка, а его отношение к окружающим носило исключительно зловредный характер.

— Ну будь же хоть немного милостивее к бедняге, — прервал свою жену хозяин дома. — Ты что, забыла, как он старался развлечь детишек в местной школе?

— Ну как же, забыла! Впрочем, хорошо, что ты об этом упомянул: уже одна эта история достаточно его характеризует. Так вот, в самую первую зиму, когда этот «очаровательный» Карсвелл поселился в Лаффорде, он прислал настоятелю нашего прихода (настоятель, наш хороший знакомый, сам родом не из этих мест) письмо с предложением показать школьникам разные забавные картинки с помощью волшебного фонаря. Надо сказать, настоятель сначала был поражен, ибо мистер Карсвелл уже успел не раз продемонстрировать свое неприязненное отношение к детям, но потом предложение все-таки было принято, назначен день и час, и настоятель сам отправился в школу убедиться в том, что все идет хорошо.

Начал Карсвелл с относительно невинных картинок. На одной из них, например, была Красная Шапочка, однако, по словам настоятеля Фаррера, рядом с ней был настолько ужасный волк, что некоторых младших школьников пришлось увести. Кроме того, Карсвелл, рассказывая сказку, с удивительным мастерством подвывал по-волчьи, и это было самое отвратительное, что наш друг когда-либо слышал. Все снимки, по его словам, были сделаны просто великолепно, абсолютно реалистично, и совершенно непонятно, каким образом Карсвеллу удалось получить изображения такого качества. Итак, показ продолжался, одна сказка сменяла другую, и каждая последующая оказывалась чуточку страшнее предыдущей; дети, совершенно завороженные, хранили полное молчание. Под конец Карсвелл показал серию картинок про мальчика, идущего вечером по парку в Лаффорде. Любому ребенку в комнате были хорошо знакомы эти аллеи. Так вот, за несчастным мальчишкой гналось — и потом настигало его — какое-то кошмарное прыгающее существо в белом одеянии. Эта тварь то ли разрывала мальчика на куски, то ли еще каким-то ужасным способом убивала его. Преследуя свою жертву, чудовище сначала кралось за деревьями почти невидимое, затем постепенно приобретало все более зримые очертания… Настоятель Фаррер сказал, что в результате в ту ночь ему приснился один из самых страшных в его жизни кошмаров; сон этот он запомнил навсегда. Что уж тут говорить о потрясении, которое испытали дети!.. Разумеется, настоятель тут же — и весьма резко — потребовал прекратить демонстрацию картинок. И вы только подумайте, что Карсвелл ему ответил! «А, так вы считаете, что пора кончать наше маленькое представление, и хотите, чтобы я отослал детей домой, в постельки? Прекрасно!» И тут — вы только представьте себе! — он вставляет в волшебный фонарь еще одну картинку, где изображено чудовищное количество змей, сороконожек и каких-то отвратительных крылатых тварей, и делает что-то такое, отчего вся эта мерзость начинает лезть прямо в комнату, расползаясь среди зрителей с гнусным шипением и шуршанием. Дети, разумеется, чуть с ума не сошли от страха и тут же бросились к дверям. Многие в давке сильно ушиблись и поцарапались, и, по-моему, ни один в ту ночь не сомкнул глаз. Наша деревня потом долго не могла опомниться от пережитых волнений. И конечно же, матери детей в значительной степени возложили ответственность за случившееся на настоятеля Фаррера. Ну а отцы, если бы только сумели проникнуть за ворота аббатства, выбили бы, по-моему, у этого Карсвелла все стекла.