В Брагин - Искатель утраченного тысячелетия

Легким движением головы я отвечал: "Нет... нет..." А сам пытался вспомнить, где читал или когда и от кого слышал, что в какой-то стране в древности отрицательное движение головы означало согласие. А в Болгарии и сейчас...

Но тут я стал присматриваться к Фаэтону. Конечно, ваятель его изобразил в тот самый миг, когда кони рванули с места. Отец Фаэтона, Гелиос, разрешил ему покататься по небу в солнечной колеснице, но приказал не слишком приближаться к Земле.

Как уверенно и крепко стоял Фаэтон в колеснице!

А потом... Потом кони мчались все быстрей и быстрей. Колесница слишком низко пронеслась над Землей, и все па ней запылало: леса, поля, реки. Фаэтон не удержал коней. Растерялся. Выронил вожжи. А Зевс, спасая Землю, в гневе поразил Фаэтона молнией.

- Нет ли лишнего билета?

- К сожалению, нет!

Солнце заходит.

Иду мимо театрального подъезда с его могучей колоннадой. До начала спектакля еще минут пятнадцать... Случайные реплики, возгласы. Голоса звучат то с улыбкой, то с легким возбуждением. Время идет. Все нетерпеливей взгляды тех, кто ожидает запоздалых друзей и знакомых.

У подъезда тревожно шагали девушки и юноши - непременные посетители всех премьер, смелые театральные "правонарушители" - гроза билетных контролеров. Они самые требовательные и горячие ценители искусства. Тут свои разговоры.

Но слушать некогда, время истекает.

Я поднялся по ступенькам театра.

- Нет ли лишнего билета? - кинулся ко мне молодой человек в белых брюках и пестрой рубашке. Маленькая бородка, блестящие глаза, стремительные движения.

Я поколебался: хотелось иметь спокойных соседей. А этот?!

- Я приехал в командировку, - начал незнакомец, - уезжаю завтра на Колыму. - Он смотрел на меня жалостливыми глазами.

Я сунул руку в карман за пропуском.

Юноша увидел мой жест. Смутился.

- Простите! Я, кажется, напутал... Я аспирант. Моя фамилия Савушкин. Живу в Москве, в общежитии педагогического института. Я, собственно, не о себе, хочу провести на спектакль своего руководителя темы - вот он внизу под деревом ждет меня, видите?

А вокруг нас уже образовался целый кружок жаждущих попасть на спектакль.

Савушкин просительно прижал руку к сердцу. Я смягчился.

- У меня пропуск на три лица, - сказал я Савушкину, - так что и вы, если хотите... Пожалуйста!

- Спасибо, конечно! Сергей Тимофеевич! - Савушкнн сделал пригласительный жест и скромно отошел в сторону.

Неторопливой легкой походкой подошел к нам невысокий худощавый человек. Седые виски, пестрая тюбетейка, просторная бархатная куртка, какие носили художники в конце XIX века. Загорелую шею обрамлял ослепительно белый отложной воротничок.

- С кем имею честь? - поклонился подошедший.

Я назвал себя.

- Ильменев Сергей Тимофеевич. Премного благодарен за любезность.

Я взглянул на часы. Еще рано. Достал сигареты. Предложил Ильменеву.

- Благодарствую. Не курю. Мои живые экспонаты не позволяют. А спички при себе держу. Всегда.

С этими словами Ильменев быстро вынул коробочку и зажег спичку.

- Вот это коробочка! - восхитился я, различив на ней рисунок и надпись: "Наш ответ Чемберлену" - спичечная коробка двадцатых годов! И подумал с душевным волнением: "Какие исторические вихри веяли над тобой, когда держал тебя в руках художник, сын своего века... А минуты горести или радости, когда твой владелец зажигал спичку... Какие руки держали тебя, какие ветры тушили огонек твоей спички?.."

- Я биолог, а по страсти - собиратель-коллекционер, сказал Ильменев. - Вот вы пригласили меня в театр, а я приглашаю вас к себе в Ухтомск, в свой подвал. Подвал чаяний и великих недоразумений.

- Как вы сказали?

- Повторяю - я собиратель. Там у меня вы столкнетесь не только со спичечными коробочками. Станете свидетелем горестных недоразумений великих умов, их столкновений с обществом, с эпохой, с природой. Вот, например, что вы скажете о Марате?

- Как "что"? Деятель Французской революции.

- Вы еще многого не знаете.

С этими словами Ильменев вытащил из кармана своей бархатной куртки пачку библиотечных карточек, порылся в ней и протянул мне одну:

- Вот, читайте.

На карточке стоял № 38. И я прочел: "Марат, великий деятель Французской революции, знаменитый "Друг народа", был врачом и физиком. Написал в свое время работу (она получила премию Руанской академии): "Определить степень и условия, при которых можно рассчитывать на электричество при лечении болезней".

Итак, Марат предвидел, что в будущем появится новое направление в медицине - "электромедицина".

- Любопытно, спору нет, - сказал я. - Приеду непременно.

Ильменев протянул мне карточку с адресом:

- Известите. Я вас встречу.

Раздался звонок, и мы вошли в театр. Отыскали три места в шестом ряду, сели. Партер постепенно заполнялся зрителями.

- Повезло мне! - услышал я оживленный голос.- Понимаешь, друг, ведь всего на три дня в Москву приехал, а мне билеты достали! Быть в Москве - и попасть в такой театр! А в котором часу спектакль кончается? Мне еще на Центральный телеграф поспеть, разговор у меня заказан на двадцать три. Поспею?

Меня словно что-то толкнуло: а не сегодня ли у меня междугородний разговор? Опустил руку в карман. Вот она, квитанция заказа. Так и есть! Сегодня в двадцать тридцать. Забыл! Вызвал к телефону Вильнюс и забыл! Скорей домой.

Торопливо простившись с Ильменевым и Савушкиным, я помчался к выходу.

"Вот незадача! - упрекал я себя. - Не посмотрю спектакль..."

Я кинулся к Малому театру: такси... такси...

Но какая очередь на такси!

ПОДВАЛ ЧАЯНИЙ И ВЕЛИКИХ НЕДОРАЗУМЕНИЙ

Было почти темно, когда пригородный поезд остановился на минуту у тихой платформы. Ильменев сердечно пожал мне руку.

- Теперь перейдем через железнодорожное полотно, - сказал он.

Через пять минут мы остановились перед небольшим пмпнрным особнячком - четыре традиционные колонны и дорический портик с причудливым гербом.

Мльменев постучал в маленькое оконце подвала.

- Это, как бы сказать, рабочее помещение "музея". Из подвала лестничка ведет в дом, - пояснил он.

Оконце приоткрылось. Мы увидели женскую фигуру со свечой в руке:

- Пожалуйста, входите, Сергей Тимофеевич.

Спустились в подвал.

- Удивляетесь свече? - спросил Ильменев с легкой усмешкой. - Некоторые мои живые экспонаты очень консервативны и не признают изобретения Яблочкова - Эдисона. Похоже на чудачество? Что поделаешь: ведь люди привыкли приклеивать каждому коллекционеру ярлык чудака. Л на деле он сам приклеивает ярлыки к своим неживым экспонатам и... к тем из живых, кто заслужил. - И он взял из рук женщины свечу. - Мою кунсткамеру можно рассматривать и днем и ночью, - сказал Ильменев. В этот вечерний час дневные звери, птицы и цветы засыпают, а ночные - просыпаются. Не угодно ли взглянуть?