Роджер Желязны - Блеф

– Там чертова куча отбросов, – напомнил Джой. – Разве не ты плакался, сколько денег и пота вложил в эту рухлядь? – Он отхлебнул пива и покачал головой. Джой с годами все больше походил на своего отца, Дома. Те же худые руки, тот же твердый, как булыжник, пивной живот, те же волосы с проседью. Том помнил время, когда они были черными и все время падали на глаза. В те дни Джой обычно носил вокруг шеи ключи от церкви на кожаном шнурке, даже когда надевал дешевую маску лягушки и шел в Джокертаун вместе с Черепахой помогать вытаскивать доктора Тахиона из алкогольной депрессии.

Это было двадцать три года назад. Годы были не властны над Тахионом, чего нельзя было сказать о Джое и Томе. Он постарел, так и не повзрослев, но теперь все менялось. Черепаха почил в бозе, но жизнь Тома Тадбари только начиналась.

Он побрел прочь от берега. Разбитые фары пялились на него, как и фары нагромождений из мертвых машин, а когда он почувствовал взгляд живых глаз и повернулся, то увидел огромную серую крысу, высунувшуюся из дыры прогнившей обшивки безногого викторианского дивана. В глубине свалки он прошел между двумя длинными рядами старых холодильников, с которых сняли все дверцы. В дальнем конце был свободный участок земли, где лежала квадратная металлическая плита. Она была тяжелой, Том знал это по опыту. Он пристально уставился на большое кольцо, приваренное к металлу, сконцентрировался и с третьей попытки сдвинул плиту, открыв темный вход в тоннель.

Том сел на самый край и осторожно соскользнул в темноту. Коснувшись дна, он пошарил рукой по стене и нашел электрический фонарь, который повесил там ранее, и двинулся вперед по холодному сырому туннелю, пока не оказался в бункере. Там в тишине его ждали старые челноки.

Он знал, что скоро ему придется избавиться от них. Но не сегодня. Банкиры не будут расхаживать и совать повсюду свои носы. Они просто хотят осмотреть собственность, вид на залив, возможно, подписать бумаги. Времени было достаточно, чтобы пустить под воду весь этот металлолом, больше он ни на что не годился.

Нарисованные ромашки и эмблемы мира покрывали корпус второго челнока. Когда-то рисунки были яркими, но теперь потускнели и начали осыпаться. Один взгляд на них возрождал в памяти песни, идеи, высокие дела прежних времен. Тот самый март в Вашингтоне, фолк-рок, ревущий из громкоговорителей, MAKE LOVE NOT WAR («Давайте заниматься любовью, а не воевать») – лозунг, наспех намалеванный на бронированном корпусе его челнока. Джин МакКарти взобрался на челнок и говорил целых двадцать минут, хотя и не был красноречив. Симпатичные девчонки в коротеньких топах и джинсах чуть не дрались, чтобы вскарабкаться наверх. Тому запомнилась особенно одна из них в повязке на индийский манер до самых глаз, таких необычно голубых, и ее прямые, светлые волосы, ниспадающие ниже спины. Она шептала ему о любви там, на челноке, и просила открыть люк и впустить ее; она хотела видеть его лицо, взглянуть в его глаза, и ей дела не было до того, что его называли джокером, – она любила его и хотела, чтобы он трахнул ее в этом месте и немедленно.

Она возбудила его настолько, что он чувствовал, словно в его джинсах поднялась штанга. Но он не открыл челнок ни тогда, ни позже. Ведь она желала Черепаху, а внутри был только Том Тадбари. Интересно, подумал он, где она теперь, как выглядит, каковы ее воспоминания. Сейчас у нее могла бы быть дочь такого же возраста, какой была она, когда пыталась забраться к нему в челнок.

Том провел рукой по холодному металлу и под слоем густой пыли обнаружил еще одну эмблему мира. В те дни он действительно чувствовал себя так, словно мог существенно на что-то повлиять. Он был частью движения против войны, за защиту слабых. День, когда Черепаха пополнил список врагов Никсона, стал самым значимым в его жизни.

Вся королевская конница, вся королевская рать …

Выше расписанного челнока находился еще один корпус старого корабля, роспись на нем была более свежей. Этот тоже послужил на славу. Он остановился возле вмятины, напомнившей, как один ненормальный чуть не вышиб из него мозги. Голова потом кружилась несколько недель. Том знал, что ниже, если посмотреть в правильном направлении, можно найти на металле отпечаток небольшой человеческой руки, глубиной дюйма четыре. Это сувенир, который оставил некий туз-шельмец, оттиск, названный Скульпторша. Она была мастером своего дела: металл и камень текли как вода под ее руками. Она была милашкой, пока не приложила эти ручки к дверным проемам в банковские хранилища. Черепаха доставил ее в полицию, хотя не представлял, как они могут помешать ей просто снова выйти вон, но она даже не попыталась. Вместо этого крошка благосклонно приняла извинения и начала работать на Департамент юстиции. Странные вещи случались время от времени в этом мире.

От остальных двух или трех челноков тоже мало что осталось, кроме каркаса и металлической обшивки. Все внутренние детали давно нашли себе другое применение. Камеры, электроника, нагреватели, вентиляторы – все это стоило денег, которые никогда не оттягивали карманы Тома. Поэтому он «раскулачивал» старые челноки, чтобы строить новые. Не сказать, чтобы это сильно помогало, все равно челнок стоил целое состояние. По самым примерным подсчетам он вложил около пятидесяти тысяч долларов в челнок, который проклятые Такизианцы столь небрежно вышвырнули с прочим мусором, и большую часть этой суммы он назанимал.

В темном углу бункера Том обнаружил самый старый челнок. Даже плохо приваренные металлические листы не могли скрыть знакомые линии корпуса Жука эскадрильи ВМС, с которого они начали далекой зимой шестьдесят третьего года. Он знал, что внутри было темно и душно и едва хватало места, чтобы повернуться, не было там и всех новшеств, которые появились позже на новых челноках. Посветив фонарем вокруг, Том вздохнул над своей наивностью. Черно-белые телевизоры, корпус от «Фольксвагена», электрическая проводка двадцатилетней давности, вакуумные лампы. Все было в более или менее исправном состоянии, если только не устарело самым безнадежным образом. Сама мысль о том, как он пересек пролив на этой рухляде всего несколько месяцев назад, заставила его содрогнуться.

И все же … это был самый первый челнок и самые незабываемые впечатления. Том долго смотрел на него, вспоминая, как все было. Сборка, испытания, полет. Он вспомнил самый первый полет над Нью-Йорком. Он чуть не наделал в штаны от страха. Затем он заметил огонь, самосожжение той женщины – даже теперь, спустя столько лет, он мысленно видел ее платье в малейших деталях и как пламя пожирало материал, когда он проплыл с нею вниз по улице.

– Я попытался, – произнес он вслух. Его голос отозвался странным эхом в полутемном бункере. – Я, правда, сделал что-то хорошее. – Он услышал, как кто-то скребется у него за спиной. Наверное, крысы. Это уже никуда не годится, разговаривать с крысами. Кого он пытается убедить? Он посмотрел на челноки, три из которых стояли в ряд. Столько металлолома, обреченного покоиться на дне. Мысль не вернула хорошее настроение. Он вспомнил сказанное Джоем, какие это все отбросы, и как эти слова натолкнули его на нынешнюю идею. Том вынул блокнот из бокового кармана куртки и быстро набросал заметку, улыбаясь про себя. Он играл в челноки уже двадцать лет и не заметил горошины ни под одним из них. Теперь же он сможет превратить это старье в целый контейнер гороха.