Наталья Резанова - Игра времен (сборник)

– Зачем ты меня звал?

– Но ведь ты же хотел со мной говорить. Только не при всех.

(«Ну, об этом догадаться было не трудно».)

– Почему ты сказал «Это интересно»?

– Так оно и есть. Сандро описал мне твои действия. Интересно. Во всяком случае, не похоже на наших. Кроме того, обычно я сам нахожу людей, которым я нужен. А ты искал меня. И довольно целенаправленно.

– Да. Искал.

– У тебя есть для этого какая-то особая причина?

Сказать «нет»? Не поверит. И вообще личная заинтересованность выглядит более правдоподобно.

– Пожалуй, есть. – Он начал излагать заготовленную с Армином легенду об отставке. Говорил и понимал – этого явно недостаточно.

– Этого явно недостаточно, – сказал Джироламо. – У такого человека, как ты, помимо служебной неудачи, должны быть определенные соображения.

– Да, конечно. – Дирксен пытался определить, есть ли насмешка в голосе Джироламо, но нет, ничего. – Мне показалось, что ты – единственный человек, который может что-то изменить. По-настоящему свободный. И если ты выдерживаешь груз всей этой веры, то еще и сильный.

– Но ты меня ни разу не видел. Тут ты мог бы мне возразить, что для подобных выводов видеть человека не обязательно, я бы вставил: «Ты прав», а ты бы продолжал, что, поскольку лично ты не склонен принимать ничего на веру, то решил сам убедиться, действительно ли я и есть тот самый человек.

Именно так и собирался говорить Дирксен, и легкость, с которой Джироламо воспроизвел намеченное развитие беседы, его несколько смутила.

– Ты же всегда всех побеждал.

– Пока что да. – Он опять улыбался.

– Это тебя радует?

Джироламо отрицательно покачал головой.

– Нет? Почему?

– Может быть, потому, что в момент победы я уже думаю о другом.

– А чем ты занят здесь?

Джироламо указал на бумагу и перо.

– Собираюсь писать воззвание к жителям Бранки.

– Никогда не слышал здесь ни о чем подобном.

– Правильно. Ничего подобного и не было.

Стукнули в дверь. Вошла Модеста с подносом в руках.

– Я сварила кофе, как ты любишь.

Она поставила на стол кофейник и чашки.

– Спасибо, Модеста.

Он лишь мельком взглянул в ее сторону, но этого оказалось достаточно. Глядя в лицо Модесты, Дирксен понял, что достаточно одного слова Джироламо, даже полувысказанного, и она исполнит все его желания. Предположим, Джироламо и не собирается его высказывать, потому что Модеста – женщина его друга, и все равно, стоит ему только пожелать, только пожелать… Судорога возмущения сдавила горло.

– Что это за история с книготорговцем? – спросил он, когда за Модестой закрылась дверь. Он не мог продолжать диалог в прежнем тоне, а обрывать разговор было никак нельзя.

– А, ты слышал? Пей кофе, пока горячий… Была такая история и такой книготорговец. Клер была его фамилия, а может быть, и прозвище. Приезжий, молодой, с идеей исправления человечества путем приобщения к новейшим знаниям. Знаешь, что он собирался распространять здесь? «Энциклопедию». Весь фургон был у него набит подобной литературой. Я знал, что по многим причинам он ничего не добьется, но переубеждать его было бесполезно. И он поехал по нашим горам со своими книгами. – Джироламо отпил кофе, потом продолжал: – Итак, он не представлял серьезной опасности для властей, но он был против, и этого оказалось достаточно. Армин с ним расправился. Тело в пропасть, и книги туда же – как он обычно делает. Впрочем, ты слышал. Я был тогда далеко, и люди сообщили мне слишком поздно. Они и не особенно спешили. Клер так и остался для них чужим, тронутым к тому же…

«Зачем он все это мне рассказывает?»

– Но ведь ты спросил, – сказал Джироламо.

– Чтобы знать. Ведь я…

– Нет, ты не похож на него.

– Что ты собираешься делать в Бранке? Поднять восстание?

– Сейчас – нет.

– А воззвание?

– Об этом мы еще поговорим. Я про то, что нам еще придется решать, как связать просвещение и наше дело. Большинство наших думает, что образованные нам ни к чему. Их, в сущности, и нет. Исключение составляют такие, как Логан, – он был цирюльником. Точнее – лекарем. Но здесь эти профессии не разделены. Или я. В общем те, кто недалеко ушел.

– Ты считаешь себя необразованным?

– Конечно. Я грамотный. Это разные вещи.

– А если и так? Твоим людям ты нужен именно такой. Не образованный, а свободный. Не просвещенный, а удачливый. Не разумный, а…

– …знающий? – Он засмеялся, встал. – Ну, на икону меня не поместишь. Нет, погоди, ты скажешь, что… не в этом дело. Но у иконы есть, – он знаком начертил квадратную рамку, – скажем, границы. А когда я оказываюсь перед границей, я обязательно должен через нее перешагнуть. Разумеется, это не относится к границам, которые я прочертил сам… – Внезапно он остановился. – Устал? От меня можно устать, правда. Я сам от себя устаю. Хотя ты-то можешь отдохнуть.

– Но наш разговор не окончен?

– Нет. Пока нет.

Перед уходом он еще раз обернулся, чтобы еще раз увидеть это лицо, отмеченное какой-то высшей веселостью, словно порожденной неким тайным знанием о бытии.

Дирксен вернулся на то место, откуда его позвала Модеста, – идти дальше у него не было сил. Сколько они разговаривали с Джироламо? Не более получаса. Мокрая рубашка прилипла к потной спине. Такое ощущение (давно ли он начал руководствоваться ощущениями?), будто долго бежал или лез на отвесную гору. И ведь говорил главным образом Джироламо. Все это было настолько ненормально, нелогично, необъяснимо, что первой его реакцией был гнев на самого себя. Безусловно, он был виноват, поддавшись сперва общей распущенности, а затем общему преклонению. Но всего этого было недостаточно (чьи слова?), чтобы вывести его из равновесия. Неужели… из-за Модесты? Он вспомнил, как она смотрела на Джироламо, и ярость снова обжигающей волной толкнулась в грудь. Да, ему нравилась Модеста. Почему же тогда его совершенно не трогали ее прочные и вполне реальные отношения с Хейгом, а одна только мысль о ее возможной связи с Джироламо доводит до бешенства? Дирксен оставил это, потому что не понимал. Вина его была в другом – он слишком удачно вошел в окружение Джироламо и недооценил противника, отвел ему в своем сознании определенное место, в которое тот не вмещался. И поэтому ему стало не по себе, когда Джироламо сказал, что должен нарушать границы. Ведь для него самое главное было эти границы установить… нечто в этом духе говорил ему Армин… и еще что-то важное, он не мог вспомнить, что.

Он огляделся. Уже стемнело. Как бы ни было жарко днем, все равно наступает осень, и ночь приходит раньше. Из одного окна на каменные плиты падал четкий свет. Дирксен встал. Нужно было размять затекшие мышцы. Вышел на середину двора. Свет, который он видел, горел в комнате Джироламо. Тот сидел за столом – свечи в тяжелых медных подсвечниках оплывали перед ним, – что-то писал, усмехался, зачеркивал. Дирксену был хорошо виден его профиль. Джироламо был в комнате один. А кого Дирксен ожидал там увидеть? Модесту? И что тогда? Убил бы его? Все неприятие моралистом распущенности, отвращение пуританина к телесному говорило в нем. Может быть, и убил бы. Но нельзя…