Юрий Брайдер - Евангелие от Тимофея

— А что будет, когда детеныши вырастут?

— Как же они вырастут? В клетке? Там же ни сесть, ни встать. Околеют через полгода. А самок прибьют или отравят. Без детенышей их бегать не заставишь.

Вот точно так же и мы, люди, подумал я. Вечно тешим себя несбыточными надеждами.

Шестирукие уже давно покинули торную дорогу и сейчас проворно карабкались по обильно поросшему папоротниками крутому склону, постепенно переходящему в вертикальную стену. При этом они почти не сбавили скорости — ветер свистел в моих ушах. Лапы их вытягивались на неимоверную длину, изгибались и переламывались в самых неожиданных местах. Всего в полуметре от моего лица пронеслась шершавая, испещренная трещинами и пятнами мха кора. Широкие ласты надежно защищали от толчков и царапин. Равномерный стук могучего сердца, исходящее от зверя тепло и постоянная тряска мало-помалу сморили меня. Просыпался я только в моменты резких ускорений, когда шестирукий, наподобие горного козла, сигал с уступа на уступ или смело перемахивал через пропасти. Иногда мы пересекали крутопутье — и тогда кормильцы с визгом бросались в стороны, иногда окунались в прохладные струи водопадов. Лишь однажды за все время пути шестирукие сделали остановку. Рассадив всех на узком уступе, они умчались куда-то в сторону, но вскоре вернулись, облизывая перепачканные кровью морды и выплевывая раздробленные кости. Интересно, кто же это достался им на обед? Нет, лучше об этом не думать. Слабое утешение, что несчастному не пришлось мучиться долго.

Сумасшедшая гонка закончилась глубокой ночью на первой же заставе пятого яруса. Сопровождавший нас служивый что-то долго объяснял на ухо заспанному и не вполне трезвому десятнику. Шестирукие при этом метались вокруг и всем своим видом выказывали крайнее нетерпение. После окончания переговоров нас троих, забыв накормить, заперли в солдатском шалаше, а шестирукие, прихватив с собой служивого, устремились обратно. На истоптанном плацу остались две молочные дорожки. Если детенышей не кормить больше суток, они обязательно подохнут, объяснил Головастик. От этого и спешка.

— Ну, может быть, нам пора поговорить всерьез, — сказал Яган, когда мы остались в шалаше одни.

Держался он так, словно это мы были перед ним виноваты, а не наоборот. Хотя и уселся подальше от нас, у самых дверей.

— Лично я с тобой ни всерьез, ни в шутку говорить не собираюсь, — ответил я.

— А ты, Головастик?

— Надоели вы мне оба! Ни одному вашему слову не хочу верить! Шатун, дурак, поверил — и вон где оказался!

— Хорошо, а Другом, Поющим О Трех Стихиях, ты согласился бы стать?

— Нет, не согласился бы.

— Это ты раньше не соглашался, когда тебе не предлагали. А если на самом деле предложат?

— Да пошел ты…

— Ладно, с тобой пока все. Но запомни, мы сейчас не в подземной тюрьме болотников и не в каторжном рву. Мы на пятом ярусе Вершени, в двух шагах от Ставки! И мое слово здесь много значит.

— Значило!..

— Значит! — с ударением сказал Яган. — И твоя дальнейшая судьба будет зависеть от тебя самого. Ну и, конечно, от Порченного… Как себя поведете, так и заживете.

— Послушай, ты, наверное, любую бабу мог уговорить?

— Мог, если нужно было. И не только бабу. Но вас я не уговариваю. Я хочу, чтобы вы поняли очевидное. Ты можешь не говорить со мной. Порченный, но выслушать тебе меня все же придется. Главное, в чем вы меня обвиняете, это выдача Шатуна. Но если бы я смолчал, меня тут же казнили бы. Под горячую руку прикончили бы и кого-нибудь из вас. Всех оставшихся погнали бы в бой. Без оружия, в самую свалку. По-вашему, это был бы лучший выход? Так, Головастик?

— Не знаю. Отстань.

— А ты. Порченный?

Я продолжал молчать, однако слушал внимательно. Вся моя душа кипела от презрения к Ягану, но, надо признать, некоторая логика в его словах присутствовала.

— Молчишь, ну и молчи, — продолжал он. — Дальше. С чего вы взяли, что Шатуну грозит опасность? Конечно, его будут допрашивать. Спросят, какими путями болотники проникают на Вершень. Каковы их ближайшие планы. Есть ли у них здесь помощники. И многое другое. Шатун, понятно, ничего не скажет. Его, понятно, — помучают немного. Не без этого. Да только Шатуну к этому не привыкать. В худшем случае ему сломают пару ребер и маленько подпортят шкуру. Но это, повторяю, в худшем случае. Без особого распоряжения из Ставки казнить его не посмеют. Об этом я позаботился.

Врет, подумал я. А может, и не врет. Как проверить?

— И последнее. Завтра нас доставят в Ставку. Я на допросе намекнул, что мне известна некая важная тайна. Настолько важная, что доверить ее можно только двум-трем высшим чинам. При этом я назвал кое-какие имена и, кажется, угадал. Откуда, спрашивается, эти имена могут быть известны простому служивому? Ведь никто не догадался, что я бывший Друг. На самом деле никаких тайн я не знаю. И это может очень скоро выясниться. Ведь не скажу же я, что со мной прибыл наследник Тимофея. Нас всех тогда, скорее всего, потихонечку задушат. Наследника ждут многие, но отнюдь не все. Тем, кто сейчас в Друзьях, кто в силе, кто при власти, он не нужен. Появление Наследника грозит большими переменами, а этим людям перемены как раз и ни к чему. Значит, нужно искать недовольных, собирать сторонников, следить за врагами. Слух о появлении Наследника должен распространиться по Вершени. Пусть об этом узнают и служивые, и кормильцы. О себе мы заявим только тогда, когда накопим достаточно сил. А когда станешь Тимофеем — делай, что хочешь. Слышишь, Порченный! Спасай Шатуна, назначай Друзей, освобождай колодников, распускай армию. Но сперва надо спасти себя, меня, его! Надо забыть обиды; научиться слушать и понимать; доверять друг другу.

— Кто поручится, что Шатун еще жив? — спросил я ледяным голосом.

— Давай сбежим отсюда, спустимся на второй ярус, отыщем нужный занебник, нужный ветвяк и проверим! Согласен? Нет? Тогда тебе придется поверить мне на слово. Другого выхода у нас все равно нет.

— А если я не верю тебе? — Все же он, подлец, сумел разговорить меня.

— Разве я обманул тебя хоть в чем-то? Обещал, что через десять дней ты будешь в Ставке? Вот мы и здесь. Обещал сделать Тимофеем — и сделаю! Можешь прогнать меня после этого! Так в чем же я солгал?

Я задумался. Действительно, доводы его выглядят складно. Теперь все якобы зависит от меня. Буду паинькой — спасу Шатуна и всех нас троих. Буду бякой — погублю всех. Это называется: свалить с больной головы на здоровую. Ловкий ход, ничего не скажешь. Что же мне делать? Сохранить гордое молчание и стоически принять смерть. Так ведь и других сгублю, тут Яган абсолютно прав. Еще раз пойти с ним на компромисс? Обманет. Переиграет. Сделает Тимофеем, а потом отравит, задушит, будет рыдать над моим трупом, превратит меня в божество и на правах Лучшего Друга сам станет полубогом. Ну, а если попробовать побороться? Думаю, и я не лыком шит. Буду осторожным, заранее просчитаю каждый шаг, найду силу, способную нейтрализовать Ягана, и, допустим, добьюсь своего. Какая от этого выгода? Во-первых, лично для меня относительная безопасность, некоторый личный жизненный комфорт, а главное, доступ ко всему, что касается настоящего Тимофея. Возможно, в его вещах и бумагах отыщется нечто такое, что укажет мне обратную дорогу в свой мир. Во-вторых, выгода общая: появится возможность прекратить бессмысленные войны, отменить дурацкие указы, как-то облегчить жизнь этого несчастного народа. Игра, по-моему, стоит свеч.