Александр Громов - Тысяча и один день

– В детстве.

– М-м?..

– Мычать сюда пришел? – уходит от темы Марджори. Она притворно сердится. – Ты лучше порычи. А потом накинься на меня, как... как тигр, и сорви все эти тряпки. Ну?

– Прямо с порога? – деловито осведомляюсь я.

– Ага. Можешь взять разбег. – Она еще не поняла, что сегодня все будет не так, как ей хочется, но, кажется, уже заподозрила.

– А рычать обязательно? Что, если я, например, прокукарекаю пару раз или поквакаю немного? Тебя это возбудит?

– Кретин!

Я качаю головой:

– Эксмен. Это хуже. Грязное животное с исключительно низменными инстинктами. Волосатый кривоногий выродок. Рабочая скотинка. Подлейшая тварь, всегда требующая кнута.

– О! – восхищается Марджори. – Сам додумался?

– Естественно. Как всегда: сначала вызубришь что-нибудь назубок, концентрированную какую-нибудь мудрость, а потом уже в голову стукнет: а ведь оно правильно! И проникнешься.

– Я так не думаю...

– Думаешь. Тебе предписано так думать, вдолблено с малолетства, у тебя это сидит глубоко в подкорке. «Порычи!» В лучшем случае и при обходе всех табу я гожусь на роль игрушки – вроде вон того чучела в шкафу. – Мой голос становится все резче, я уже забыл, что вовсе не собирался ругаться. – Порычать? Ррры! Достаточно? Остальное ты получишь от него. – Я тычу пальцем в направлении шкафа.

– Мразь! – Гримаса ярости безобразит лицо Марджори. – Ты пожалеешь! Убирайся!

– Я только этого и хотел...

Цокая подошвами, я поворачиваюсь к двери, не уверенный, что комендант базы не запустит мне в спину чем-нибудь тяжелым. Что со мной сегодня творится? Ведь не хотел же... И что я выиграю от своей вспышки?

Вот псих.

– Тим!

– Тимофей Гаев, командир звена, – отвечаю я деревянным голосом. – Жду приказаний, госпожа комендант.

– Вернись. Прости меня... Пожалуйста...

Ради этих слов, произнесенных женщиной, стоит жить. От них может расколоться камень, промерзлая оливиновая глыба Ананке оглушительно лопнет и рассыплется облаком щебня – или чудовищного веса этих слов не выдержит потолок каюты и низринется нам на головы...

Но не крошится камень, и потолок выглядит прочным.

– Ты мне нужен, Тим... Дурачок ты мой, ты сам не понимаешь, как ты мне нужен...

И тогда я все же бросаюсь на нее в длинном прыжке, отлипнув от пола и оттолкнувшись от стены, – без рычания, но что-то от тигра, выскакивающего из засады в бамбуках, во мне, наверное, есть. Грубо, обрывая пуговицы, я сдираю парадный мундир с этой порочной, безнравственной сорокапятилетней женщины, грязной распутницы, радостно готовой совершить уголовно наказуемое деяние, и за одну эту радость отдаться низшему существу я прощаю ей все, все, все...

Пусть даже она предпочла меня слащавому пластиковому уроду только потому, что он ей приелся.

Все равно.

– Сделай мне больно! Еще! Ох...

Марджори дергается, и мы, как два сплетенных удава, взмываем к потолку над ковром и, медленно кувыркаясь в полете, дрейфуем вниз. Дайте мне точку опоры! Землю не сдвину, но сдвинусь сам, умом, и ничуть не пожалею об утраченном рассудке. Еще больнее?.. Вот. Вот!..

Схватка заканчивается на полу, и мы лежим на ворсистом ковре среди разбросанных предметов одежды. Тело легкое-легкое, как воздушный шарик, но это не от секса, а от закона всемирного тяготения. Наверное, тому пареньку из книжки, что выпалывал на своем астероиде баобабы, приходилось быть очень осторожным, чтобы не улететь ненароком в случайном направлении, не закончив прополку.

Я касаюсь ладонью груди Марджори. Вот наглядное преимущество малой силы тяжести – нет отвислых бюстов.

– Тебе было хорошо?

– Да... А тебе?

Этот вопрос – уже гигантский прогресс: ее интересуют не только свои ощущения!

– Да, очень. – Я почти не вру.

Сейчас Марджори спохватится. Самое время поставить меня на место.

– Цени. Многим ли эксменам выпадало хоть раз в жизни испытать такое счастье?

От скромности она точно не умрет.

– Зато никаких венерических болезней, – ехидно возражаю я. – Сколько лет уже...

– Нашел о чем вспомнить, дуралей! – Марджори притворно сердится. – Главное, вовремя!

– А разве что-нибудь бывает вовремя?

Она замолкает, подыскивая ответ. Экий я философ-максималист... Конечно, бывает. Стакан воды для умирающего от жажды. Стопка водки после учебного полета. Полкружки самогона – почти всегда. Женщина – очень часто. Хотя бы такая женщина, как Марджори.

– У тебя есть дети, комендант? – спрашиваю я.

– Если будешь называть меня так – посажу в карцер.

Чем-то она отдаленно напоминает Маму Клаву.

– Не посадишь. Так как насчет детей, Мардж?

Пауза – и неохотный ответ:

– Я рожала два раза. Оба раза родились мальчики. Эксмены. Второй получился удачным. А первый был слабеньким... я не уверена, что он еще жив. У него определили врожденный порок сердца.

Мы долго молчим.

– А девочки? – наконец спрашиваю я.

– Пока не получилось. – Марджори улыбается. – Но ведь я не совсем старая, я еще могу родить, правда?

Пожимаю плечами:

– Откуда мне знать?

– Конечно. – Она разочарованно вздыхает. – Какое тебе дело...

Я даже пожалеть ее не могу. Даже посочувствовать ей – не получается. Потому что внутри меня – песня! Развеселая такая, под аккордеон. Не от полноты упоения сексом, нет, хотя секс, что ни говори, штука приятная, – а от того, что сегодня Марджори проговорилась: предельная сопутствующая масса при телепортации не вбита в генах в виде раз и навсегда закодированного числового значения, а увеличивается тренировкой, правда, лишь в детском возрасте. Наверное, в раннем детском, подобно интеллектуальным способностям: генетически задана предельная скорость развития ума, хочешь – развивай, сколько успеешь, лет этак до пяти, не хочешь – никто не заставит. Что ж, и то хлеб.

Экий я скромняга... Какой хлеб – пирог! Вкуснейший кусок шоколадного торта с цукатами, орехами, толикой рома и ванильной какой-нибудь крем-прослойкой! Не без горчинки, конечно: выходит, тебе, дружок, трепыхаться уже бесполезно, тренировки ничего не дадут, как таскал ты с собой в Вязкий мир не более дюжины килограммов, так и будешь таскать впредь, и смирись. Хотя зачем тебе больше? В телепортирующие грузчики ты не нанимался, а твой персональный скафандр-эластик с запасом воздуха весит куда меньше дюжины ка-гэ, в Вязком мире в нем можно сделать изрядный променаж. Его даже не порвет внутренним давлением в вакууме, если тебя угораздит промахнуться при абордаже, – успей только верно сориентироваться и сделать следующий нырок, прежде чем закоченеешь насмерть, потому как теплозащиты у твоего невесомого эластика нет никакой, о чем тебя честно предупредили...